Трогательный рассказ о трагических судьбах бывших учеников гимназии, Леонида и Михаила Витмеров, написан членом семьи Витмеров, внучатой племянницей героев нашего очерка, Людмилой Юрьевной Меньшиковой. Благодаря личной соприкосновенности к предмету повествования, Людмила Юрьевна смогла донести до нас живые образы членов своей семьи. Приводим этот документ без сокращений и изменений.
"Ученики гимназии Карла Мая, Леня (1894 – 1915) и Миша (1901–1921) Витмеры родились в семье Бориса Александровича Витмера (1869–1946) и Ольги Константиновны, урожденной Григорьевой (1868–1942). Кроме них были еще две девочки: Лида (1896–1919) – старшая и Нина (1898–1993) – младшая (моя бабушка). Не знаю, как обстояло дело с мальчиками, но у девочек была немецкая гувернантка и по-немецки моя бабушка заговорила раньше, чем по-русски. Уже после войны, когда она смотрела военные фильмы, она переводила немецкие фразы. В Петербурге жили по адресу Садовая 105 кв.8. Борис Александрович работал в департаменте земледелия, Ольга Константиновна была начальницей гимназии, которую сама организовала и которая размещалась на одной лестничной площадке с квартирой.
Леонид поступил в четвертый класс гимназии Карла Мая в 1908 году и учился «у Мая» пять лет. До поступления в гимназию К.Мая учился в 5-ой Санкт-Петербургской гимназии [1]. Михаил был принят в приготовительный класс школы К.Мая в 1910 году, когда его старший брат уже окончил седьмой класс. Михаил, в отличие от Леонида, учился на Реальном отделении школы и окончил шесть классов этого отделения в 1917 году.
Жила семья Витмеров очень дружно, дом был открытый. Читая роман Булгакова «Белая гвардия», я всегда вспоминала рассказы бабушки о семье. Приходили знакомые, среди которых были писатели: А.Т. Аверченко, М.П. Арцыбашев, журналисты И.М. Василевский-Небуква, П.Д. Маныч, П.П. Пильский. Часто бывал А.И. Куприн. О нем в семье сохранилось много рассказов. Вот один из них: Нина приготовила в подарок гувернантке щенка. Пришел Куприн, которому щенок очень понравился. Он стал просить Ольгу Константиновну отдать ему щенка. Та ответила: «Выясняйте это с Ниной». Но Нина решительно отказала. Обиженный Куприн стал на лестничной площадке и объяснял всем идущим в квартиру, что его обидели. Но этого ему показалось мало. Он спустился по лестнице и вышел на Покровскую площадь. В то время тут было трамвайное кольцо, и вагоновожатые отдыхали в маленькой будке. Куприн вошел в пустой вагон и пустил его по рельсам. За ним мчался вагоновожатый и жандарм, который свистел в свисток. Двери вагона тогда еще не были автоматическими, удалось вскочить на подножку и остановить вагон. Куприна повели в ближайшее отделение. И там состоялся такой разговор:
«Фамилия – Куприн
Имя отчество – Александр Иванович
Род занятий – литератор»
Жандарм всмотрелся в то, что написал, повторил: Куприн А.И. Литератор. Вскочил со словами: «Как я счастлив. Всю жизнь мечтал с Вами познакомиться». Конечно, протокол был ликвидирован и Куприн отпущен.
Вот так жила эта семья до 1913 г., когда возникло «витмеровское дело»...
Леонид, старший сын Ольги Константиновны, увлекся революцией. В это время Леонид учился в восьмом классе гимназии Карла Мая. В отсутствие Ольги Константиновны он предоставил помещение гимназии для проведения собрания межученической организации. Нагрянула полиция. При обыске были обнаружены листовки, призывавшие к свержению царя [2] . Больше всего полицию возмутило то, что листовки были спрятаны за портрет царя. Ольга Константиновна была лишена права руководства гимназией. Леонид Витмер и еще несколько гимназистов были арестованы. Через несколько дней их отпустили, но они были исключены из гимназии с «волчьим билетом» то есть без права поступления в какое-либо учебное заведение России. Их спасла телеграмма, полученная от московского миллионера Н.А. Шахова: «Если кто-нибудь из учащихся будет исключен, передайте, чтобы не тужили. Дам возможность окончить образование» [3]
Исключенные юноши действительно продолжили обучение за границей – большая часть в Женеве, Л. Витмер сначала в Льеже, а затем в Париже.
Многие годы к нам в гости на Садовую приходила Мария Алексеевна Грачева, ее девичья фамилия была Юрьичева. Она училась в гимназии О.К. Витмер. Когда она совсем состарилась, ей было за 80, по просьбе бабушки я навещала ее. Она часто вспоминала прошлое, а я, заметив лежащий рядом с ней на диване маленький овальный портрет Лени, спросила о нем. Она ответила, что была влюблена в него в гимназические годы. Однажды, это было в 1989 г., когда я сказала, что еду с младшим сыном в Париж, она спросила, не хочу ли я познакомиться с описанием Парижа 1913 г. в письме Лени. Я ответила, что очень хочу. И она зачитала мне письмо, зачитала, потому что у Лени был очень неразборчивый почерк. Так я узнала, что Мария Алексеевна переписывалась с Леней на протяжении всего периода его пребывания за границей.
После смерти Марии Алексеевны ее племянник разрешил мне ксерокопировать письма и предложил выбрать одно на память, я выбрала парижское. Приведу фрагменты из этих писем. Первое написала Мария Алексеевна. Леня получил это письмо 1913 г. в Льеже, и сразу ответил:
«Вот не ожидал. Мое состояние при виде Вашего письма нельзя назвать удивлением, я был ошеломлен» (23. 3.1913).
И начинается дружеская переписка, которая очень скоро переходит в любовную:
«Каждое Ваше письмо приводит меня в такой восторг, что даже стыдно становится» (23. 4.1913).
«Я все-таки думаю (даже утверждаю), что Вы самая очаровательная из вашего выпуска» (23. 6.1913).
«Пишите побольше и почаще. Если б Вы знали, как Ваши письма живительно действуют» (21. 8.1913).
Письма Маруси Юрьичевой действительно были «утешением и поддержкой», так как связывали его с Россией, по которой он тосковал и очень хотел вернуться. В первом же письме он объясняет, почему не может этого сделать:
«Меня при выезде собирались снова арестовывать в Вержболове, но только отобрали переписку, несмотря на то, что газеты сообщили, что у меня не найдено ничего компрометирующего, среди писем было одно очень плохого свойства и, мне кажется, не совсем удобно возвращаться, если только я не желаю вступить в сношения с нашей российской жандармерией» (21.3.1913).
Из материалов Департамента полиции известно, что это было письмо Владимира Пруссака, который просил найти в Брюсселе или Льеже двух нелегалов – Бенгена (Оловенникова) и его жену «Сокол» и наладить их связь с Петербургом [4]. В апрельских письмах он пишет о своем желании не только вернуться, но и продолжить свою деятельность:
«Собираюсь вернуться в Россию, чтобы продолжить дело. Единственное что удерживает – боязнь что закроют гимназию О.К [Ольги Константиновны]» (24. 4. 1913).
По-видимому, в письмах к матери он так же писал о своем нежелании оставаться в Бельгии, и она, чтобы предотвратить его возвращение, настояла на его переезде во Францию. Июньские письма приходят уже из Парижа. На первых порах он пишет о Париже с восхищением:
«Вспомнил Вашу милую улыбку и страшно захотелось Вам написать, главным образом исполнить вашу просьбу, об этом чудном, великом и грязном Париже, который в одно время и привлекает и отталкивает, все в зависимости от мест куда попадаешь, а также настроений и взглядов. Все эти бульвары, площади и кафе, набитые публикой, оживленной, но в то же время бессмысленной толпой, действуют на нервы как возбуждающие средства; вообще мне кажется, Париж город- наркотик. Шумная уличная толпа, о которой у нас не имеют представления, заставляет не обращать внимания на здания и на окружающие вас предметы, существует только веселая толпа, радующаяся поднятому пальцу, но с такой очаровательной непосредственностью, что невольно сам подпадаешь под ее влияние» (23. 6. 1913).
Но тоска по России усиливалась. Он постоянно вспоминал в письмах Петербург, Неву, белые ночи:
«Неужели Вы можете себе представить что-нибудь лучше Петербурга?» (21. 3. 1913).
«Ради Бога, не вспоминайте о петербургских белых ночах, а то со мной каждый раз будет делаться кондрашка» (1. 5. 1914).
В самом скором времени в письмах снова встал вопрос о возвращении. Встревоженная Ольга Константиновна приехала в Женеву и вызвала туда Леню. Когда он высказал твердое намерение вернуться, произошла ссора.
«Вы не знаете еще, какую трагедию я здесь переживаю. Собрался ехать в Россию. Поругался с О. К., так как она умоляла не ехать, арестуют, видите ли, на границе»" (12. 8.1913).
Очевидно во время встречи была достигнута.договоренность о том, что до конца 1913 года Леня пробудет в Париже. Разговор был тяжелым, после отъезда матери Леня заболел, но не хотел, чтобы она знала о его болезни, и писал Юрьичевой:
«О том, что болен О. К. не говорите, а то снова обеспокоится».
Следующие три месяца письма шли из Парижа и, наконец, 23 декабря он написал:
«Уже сижу в Брюсселе! По-видимому, скоро попаду в Питер. Запасайтесь билетами на «Кармен», серьезно, пойдемте сразу, как приеду» (23.12.1913).
Следующее письмо от 31 декабря написано уже в Петербурге. Но встречи не удались – на первой присутствовали гимназические подруги, они же пошли вместе с ними в театр. И, наконец, последнее обиженное письмо Лени от 14 января 1914 года:
«Какая масса неудач. Вы заняты до 7-го. Я – после. Ничего не поделаешь. … Если выдумаете что-нибудь более подходящее или Вас можно будет увидеть где-нибудь кроме театральной залы, сообщите. Буду рад. Пока – до свидания. Веселей проводите праздники, поздравляю с встречей. Л.В.» (14.1.1914).
Больше писем не было. Но прошло совсем немного времени, и переписка возобновилась. Это были уже письма с фронта. Началась война 1914 г. Нина и Леонид Витмер ушли на фронт: Нина была сестрой милосердия на Кавказском фронте, Леня сражался на Западном. Бабушка вспоминала, что в армии она заболела сыпным тифом, от которого чуть не умерла. Ее отправили домой в Петербург. Ольга Константиновна сразу увезла ее в Дергачи, свое поместье под Харьковом. Неожиданно туда приехал Леня. Ольги Константиновны не было дома. Нина спросила брата: «как ты здесь оказался?». Тот ответил: «Меня определили в штаб, но не могу я отсиживаться за чужими спинами и попросился на фронт. Приехал попрощаться и не решаюсь сказать об этом маме. Скажи ей сама, когда я уеду».
Они вышли в переднюю. Леня нес в руках подсвечник и поставил его на подзеркальный столик, по-видимому, слишком близко к зеркалу. Раздался треск, и зеркало лопнуло, образовав трещину в форме креста. Леня усмехнулся и сказал: «Плохое предзнаменование».
В 1915 году пришло известие, что он погиб. Отпевали его в Казанском соборе. На панихиде присутствовало много учениц из гимназии Ольги Константиновны, которые очень плакали. При жизни он часто бывал в гимназии, помогал им с занятиями, танцевал с ними на вечерах. Бабушка рассказывала, что еще несколько лет после смерти Лени Ольге Константиновне в день его рождения кто-то посылал цветы, но кто это был, неизвестно.
В 1918 году Ольга Константиновна, спасая семью от голода, увезла Нину и Мишу в Дергачи под Харьков. В 1919 году Мишу мобилизовали в армию Деникина. Оставшаяся часть семьи вернулась в Петроград только в 1922 году Однажды на Садовую к Ольге Константиновне пришел ее бывший гимназический учитель и рассказал, что встретил на Восточном фронте ее сына. Ольга Константиновна ответила, что это невозможно, так как ее старший сын погиб в первую мировую войну, а младший был у Деникина на Юге. Пришедший пояснил: армия Колчака отступала, шли поодиночке или небольшими группами. Он увидел впереди себя прихрамывающего человека и догнал его. Разговорились, выяснилось, что оба из Петрограда. Тот упомянул, что работал в гимназии Витмер и услышал в ответ: «Это моя мать»». Ольга Константиновна не поверила, принесли альбом с фотографиями Лени и Миши. Он внимательно всматривался, а потом показал на фотографию Лени со словами: «Трудно быть уверенным, так как он был небрит и лицо почернело от пыли, но скорее он».
Я рассказала эту историю Марии Алексеевне. Оказывается, после смерти Лени она написала командиру полка. Тот ответил, что
Л.Б. Витмер был ранен в голову, упал, он послал к нему солдата, но начался страшный артиллерийский обстрел, и солдат вернулся. Мария Алексеевна не верила, что Леня мог уцелеть. Я не стала возражать, но сама подумала: описал же А.Н. Толстой в романе «Хождение по мукам» ранение Телегина. Тот потерял сознание, попал в плен к немцам, а потом вернулся. Так могло быть и с Леней. Возникает вопрос: почему он не дал о себе знать? Но наших несколько лет не было в городе. За это время он решил для себя, на какой стороне сражаться, оказался в армии Колчака и при отступлении погиб.
Младший брат Миша, как и старший Леня, учился в гимназии К. Мая. В рассказах бабушки он всегда представал «младшеньким». Да и на фотографиях это маленький белоголовый мальчик, который то лезет на дерево, то катается на лодке по пруду. Чаще всего воспоминания бабушки о нем были связаны с летним отдыхом. Часть лета проводили в Ялте в доме А.Н. Витмера, деда по отцу. Это был дом номер 5 по Николаевской набережной, рядом с гостиницей «Ореанда», которая тоже принадлежала Александру Николаевичу. Бабушка вспоминала, что в доме всегда было прохладно, потому что окна выходили не на море, а в сад. В комнатах было много картин, так как Александр Николаевич коллекционировал живопись. Но гораздо чаще она рассказывала о «хуторе», так она называла поместье, которое располагалось под Харьковом, в пяти километрах от железнодорожной станции Дергачи, близ деревни Семеновка. В доме было 9 комнат, вдоль переднего фасада тянулась длинная веранда, вокруг дома раскинулся большой сад. Последние годы жизни, когда бабушке было уже за 90, она вспоминала, как были обставлены комнаты, что росло в саду, кто приезжал в гости. Кабинет бабушки Александры Николаевны (? – 1907) был обставлен мебелью красного дерева, и в нем было очень много книг. В комнате старшей сестры Лиды мебель была белая и висел персидский ковер редких пастельных тонов. На стенах были развешаны акварели, нарисованные Лидой, которая, как и Ольга Константиновна, хорошо рисовала.
В саду росли розы и пионы. У каждого из детей было свое любимое дерево: у Нины – груша, у Миши – слива. Как-то в нашей семье в присутствии бабушки зашла речь о вырубке вишневого сада в поместье Раневской и бабуля, улыбнувшись, сказала: «А моя мама незадолго до революции распорядилась посадить 100 новых вишневых деревьев». Завтрак обычно накрывали в саду под старой грушей, а в дождливую погоду – на веранде. Здесь же часто заводили граммофон и танцевали. Леня и Нина очень любили танцы и часто танцевали друг с другом.
На хуторе всегда было много гостей. Ольга Константиновна брала с собой учениц, у которых не было возможности выехать на лето. Приезжали гимназические преподаватели, в частности, Вера Михайловна, которая очень любила Ольгу Константиновну и была дружна со всей семьей. Целый год на хуторе гостил журналист П.Д. Маныч с женой и двумя детьми. У него открылся туберкулез, и врачи рекомендовали юг. Ольга Константиновна отправила его на хутор. По словам бабушки, он был очень веселый, и когда они приезжали летом, всегда что-то затевал – то поездку в Курешский монастырь, то варить походную кашу на костре. Приезжали и из Харькова, где у Александры Николаевны был дом в районе Холодной горы, и она имела в этом городе много знакомых.
Особенно часто приезжал адвокат И.Л. Будный с двумя сыновьями: старший Борис ухаживал за Лидой, младший Глеб – за Ниной. Я хорошо помню, как в 1959 году в нашей Ленинградской квартире (а мы жили по прежнему на Садовой 105 в квартире 8) появился очень высокий, красивый старик – это был Глеб Иванович Будный. Сохранились его письма к моей бабушке, в которых он вспоминал прошлое. Эти письма хорошо передают атмосферу той жизни. Я приведу некоторые из них.
«Лет 45 прошло и более с тех пор, как я посылал по этому адресу – Садовая 105 – письма из Харькова, Николаевского городка, Саратовской губ., Самары и получал в ответ милые, душевные письма, приносившие много радости, смутных волнений, тепла. У меня целиком сохранились эти письма нашей детски-юношеской переписки. Есть среди них и письма Лиды, которая в моменты гнева на Бориса, адресовала свое неудовольствие на него ему через меня. Я иногда перечитываю все эти письма, и в памяти воскресают милые, дорогие сердцу люди, Семеновка, старый усадебный дом, широкая терраса, спуск к пруду, плотина, кухня, клуня, Емельян (Емельян и его жена Ульяна следили за хозяйством, когда семья уезжала - Прим. Автора), ворота с калиткой и со скамейкой, на которой по вечерам мы (Нина, Глеб, Лида, Боря, Миша и др.) сидели под темным звездным небом, шутили, пели, дружески разговаривали о своих горях и радостях, настроениях и мечтаниях, ходили, чтобы доказать бесстрашие, на чернеющее в темноте в сотне шагов сельское кладбище… Вспоминается дорожка, ведущая налево от террасы сторону деревни Семеновка. На ней росли розовые и белые пионы и, помнится, розы. Борис из монтекриста пулькой срезывал пионы и преподносил Лиде. А плавание на лодке по пруду за лилиями, кувшинками, а вопли по вечерам бугая (выпи), костры на берегу близ купальни» (письмо от 17 апреля 1959 года).
«Я очень, очень рад Вашему письму, очень ждал его …, потому, что хотелось знать о Вас, хотелось побеседовать о нашем милом и дорогом прошлом. <…> Мне хочется знать больше о Вас, о истории Вашей жизни с тех пор, как мы встречались на Холодной горе в Вашем харьковском доме и ездили, помните, в Семеновку и ходили вместе с Вами в деревню (название забыл) к моему университетскому товарищу (тихий, скромный юноша, фамилию его я тоже забыл), отец которого был сельским священником в этой деревне. Помню, как шли лесом, через плотину, а потом лесом и возвращались в сумерках, сидели после при свечке и у печки в пустынном Вашем доме и говорили, о чем теперь трудно вспомнить, но помню, что и этот разговор, и обстановка осеннего вечера навевали какое- то Бунинско-Чеховское настроение. Что с сталось с хутором, с домом, с его старинной библиотекой? Что сталось с холодногорским домом? Все это мне так хочется знать. Во время моего коротенького посещения Вас в апреле 1939 года, когда я приезжал в Ленинград, мало о чем удалось переговорить, повспоминать. Напишите о всем этом. <…> Я хотел бы знать и о Мише и о Лиде. Как это случилось, эта драма с Лидой? Ведь хороший был человек, и душевная и выдержанная, и умница. А что, в конце концов, удалось узнать о судьбе Миши?» (письмо от 15 мая 1959 года).
Судьбы членов этой семьи сложились трагически. Трое из четырех детей погибли в годы войны и революции. Леня – в Первую мировую войну или, возможно, в армии Колчака. Лида застрелилась в Петрограде 1919 году. 19-летний Миша за участие в Белой армии был расстрелян в Крыму в январе 1921 года. Ольга Константиновна умерла в феврале 1942 года в блокадном Ленинграде.
Расскажу подробнее о гибели Миши. В ноябре 1919 года он был мобилизован в армию Деникина. Служил в Дроздовской дивизии, в артиллерийском дивизионе, а затем в ялтинской милиции. Когда в Крым вошли красные, он был арестован, и от него, по словам бабушки, пришло «ужасное» письмо. Я всегда старалась понять, что в нем было ужасного. Поняла, когда прочла воспоминания Ивана Савина. Вот отрывок из них:
«Чья-то рука сбоку, сбив с головы фуражку, медленно поползла по моей спине и остановилась. Кто-то радостно сказал:
– Ишь ты, куртка ! Скидывай, сволочь !
Я снял рубаху. Огромного роста парень в башлыке поверх студенческой фуражки сорвал с меня куртку.
– Ишь ты, новая ! А не офицер ты, часом ?
– Нет, не офицер, писарь.
К нам подошли трое из числа аудитории… Один из них, приложив руку к козырьку, и крикнув: «Здравия желаю, господин Врангель», предложил парню в башлыке:
– Микитка, звездани его по зеркалу!
Микитка звезданул. Я упал на калмыка, из носа пошла кровь.
– Смотри, братва, – слюни пустил ! Понравилось!
Микитка звезданул еще. Удар пришелся по голове. Я сполз с дрожащего калмыка в грязь, судорожно стиснул зубы. Нельзя было кричать. Крик унизил бы мою боль и ту сокровенную правду, которой билось тогда сердце, которой бьется оно и теперь» [5].
В Крым поехал муж моей бабушки, А. С. Кривицкий (1899–1942). Добравшись до Ялты, он сразу пошел в дом на Николаевской набережной. Жившая там прислуга рассказала, что Миша был уже на корабле, на котором кроме него была его тетя Софья Александровна, младшая дочь А.Н. Витмера, ее муж генерал А.П. Архангельский (1872–1959) , их десятилетний сын Александр (1910–1976) и вторая жена А.Н. Витмера Вера Карловна. Последняя обратилась к Мише со словами: «А на какие средства вы собираетесь жить заграницей?» Миша повернулся и пошел вниз по трапу. За ним бежала Софья Александровна, умоляя его не уходить, так как возвращение грозит ему смертью. Но он ушел и, придя в дом на Николаевской 5, рассказал, почему вернулся. Когда в Ялту вошли красные, его арестовали.
Мой дед, вернувшись в Петроград, сказал, что Миша умер в тюрьме от тифа. За год до своей смерти бабушка несколько раз повторила: «Я думаю, что мой муж просто пожалел нас с мамой. Миша не умер от тифа, он был расстрелян». Я пыталась ее успокоить, напоминала, как она сама тяжело болела тифом. Но она все повторяла: «Нет, я знаю, что его расстреляли».
Прошло несколько лет после ее смерти. Меня пригласили в 1997 году на конференцию «Коллекционеры и меценаты» в Севастополь. В Художественной галерее этого города было много картин из коллекции А.Н. Витмера. Когда я говорила о петербургском периоде его жизни, из зала раздался вопрос: «А кто такая Вера Карловна Витмер?» Я сказала, что могу ответить на этот вопрос в частном порядке. В перерыве ко мне подошла А.А. Галиченко, научный сотрудник алупкинского Воронцовского дворца. Я рассказала ей о трагической роли второй жены А.Н. Витмера в гибели Миши. Галиченко сказала, что в архивах ФСБ Украины сейчас работает старший советник юстиции Л.М. Абраменко, который может уточнить обстоятельства его смерти. Вскоре я получила от нее письмо, в котором она сообщала, что М.Б. Витмер был расстрелян 6 января 1921 года. Так подтвердилось предчувствие моей бабушки перед смертью.
В 2005 году вышла книга Л.М. Абраменко «Последняя обитель». В ней приводятся списки осужденных «тройками». 4 января 1921 года «тройка» рассмотрела анкеты 58 человек, где под № 12 была анкета Миши. Приведу ее полностью.
Витмер Михаил Борисович, 1901 г. р., уроженец Петрограда, ул. Садовая, 105, кв. 8. В Харькове окончил 1-е реальное училище Зайцевой. 16 ноября 1919 г. мобилизован в армию, служил в Дроздовской дивизии на 4-й батарее в чине прапорщика. Получив отпуск, уехал в г. Ялту, где и остался; последнее время служил в Ялтинской милиции, проживал по ул. Николаевская, 5. Его отец (имя и отчество его в анкете не указано) работает в комиссариате земледелия в Петрограде, мать живет в Харькове по ул. Пушкинская, 6, учительница, работает комиссариате народного просвещения» [6].
6 января 1921 года приговор был приведен в исполнение. Мишу расстреляли под Ялтой в Багреевке, в поместье известного ялтинского адвоката А.Ф. Фролова-Багреева. Первым был расстрелян сам хозяин поместья, а затем еще 800 человек, среди них старая княгиня Н.А. Барятинская, ее дочь И.В. Мальцова, муж Ирины Владимировны полковник С.И. Мальцов и его отец генерал от инфантерии И.С. Мальцов.
В повести А.В. Ткачевой «Помню наш дом» описана дорога, ведущая к этому страшному месту: «Она была усеяна медальонами, крестиками и другими мелкими предметами. Гонимые на смерть, бросая на дорогу, видимо, надеялись, что по этим следам их родные, близкие и просто жители города найдут их могилы» [7]
Когда было установлено место расстрела, родственники Барятинских и Мальцовых приехали из Парижа, отслужили панихиду и получили разрешение Преосвященного митрополита Лазаря построить на этом месте часовню. В 2005 году она была заложена, в 2007 году освящена и открыта. Я была на открытии, на которое съехалось очень много людей из разных уголков России, Украины, Европы, Теперь, приезжая в Ялту раз в два года, я бываю в Багреевке и кладу цветы на место гибели Миши.
1. ЦГИА СПБ. Ф.144.Оп.2. Д.129 л.130,135,136,139,140.
2. ГАРФ. Фонд 102. Департамент полиции. Делопроизводство 7. 1913. № 567. Витмер Леонид Борисович.
3. Боглачев С. В. Частная гимназия Витмер в Коломне // Коломенские чтения. 2009. С. 35.
4. ГАРФ. Фонд 102. Департамент полиции. Делопроизводство 7. 1913. № 567. Витмер Леонид Борисович.
5. Савин И. «Всех убиенных помяни Россия». Главы из книги «Плен». М., Российский фонд культуры. 2007. С. 92.
6. Абраменко Л.М. Последняя обитель. Крым. 1920 – 1921 годы. Киев, 2005. С. 413-414
7. Галиченко А., Абраменко Л. Под сенью Ай Петри». Феодосия, Москва. 2006. С. 106
Искренне благодарим Людмилу Юрьевну Меньшикову (Санкт-Петербург) - внучатую племянницу героя нашего очерка - за бережное отношение к фамильной и отечественной истории.