Фотография из еженедельника Данилы Петровича Изотова "Знаменитые династии России. Цысковские", № 501.
Анатолий Александрович Клинге родился в Петрограде 10 сентября 1916 г. в семье дворянина Александра-Отто Оскаровича Клинге (9.5.1891 – 5.12.1919) и Марии Андреевны Клинге (урожд. Полушкина, 24.3.1890 – ?).
История семьи Клинге прослеживается с середины XVIII века. Прапрапрадед Анатолия, Иоганн Михаэль фон Клинге (Johan Michael von Klinge), был инспектором в Куртне [1] – богатом озёрами регионе Эстляндии в волости Иллука. В браке с Кристиной Элизабет фон Брюммер (Christina Elisabeth von Brümmer) родились четыре ребенка, среди которых был и прапрадед Анатолия, Пауль Кристоф Клинге (Paul Christoph Klinge, 16.6.1777 – ?), который, как и его отец, стал инспектором имуществ в Эстляндии. В первых двух браках Пауля Кристофа Клинге с сёстрами Анной-Екатериной и Юлианой-Амалией Мекин (Anna Catharina Meckien и Juliane Amalie Meckien) родились шесть детей. От третьего брака, заключенного в 1831 году с Анной Марией Иоганнсон (Иоганнзон – Anna Maria Johannson, 08.03.1804 – 12.12.1888, умерла в Везенберге – Wesenberg), родились:
– Константин Фридрих (Konstantin Friedrich Klinge, 11.2.1832 – 11.7.1893, Баден-Баден) – прадед Анатолия;
– Ольга-Тереза (Olga Therese Klinge), обвенчалась 12 июня 1864 года в С.-Петербурге с акцизным чиновником Иоганном Александром фан дер Влаасом (Johann Alexander van der Vlaas).
Константин Фридрих фон Клинге стал маклером при СПб бирже. В первом браке Константина Фридриха фон Клинге с Шарлоттой Екатериной Кох (Charlotte Katharina Koch) родились:
– Оскар Карл (Oskar Karl Klinge, ? – 1936) – дед Анатолия [2] – в будущем ученик гимназии К.Мая, потомственный почётный гражданин;
– Берта Екатерина (Bertha Katharina Klinge, 15.11.1858 – 02.01.1881 в возрасте 22-х лет) [3], обвенчалась в С.-Петербурге 22 сентября 1879 года с уроженцем С.-Петербурга, выпускником гимназии К.Мая, в то время торговым помощником (Handelsgehilfe) Иваном Павловичем Битепажем (Johann Karl Ferdinand Bietepage, 21.02.1855 – ?) [4], будущим потомственным почётным гражданином и доверенным конторы «Нернъ Джемсъ» по продаже угля и щетины (контора носила название владельца, англичанина и купца Нерна Джемса);
– Константин Эдуард (Konstantin Eduard, 07.10.1867 – 1915) [5] – в будущем ученик гимназии К.Мая, потомственный почётный гражданин, лаборант при Технологическом институте. В 1901 году обвенчался с Айно Олзони (Aino Olsony), в браке с которой родилось четверо детей: Павел (род. 1902, эмигрировал в Финляндию, имел троих детей), Петер (род. 1903, эмигрировал в Финляндию, имел троих детей), Константин (1908–1941) и Макс (1909–1911, умер в возрасте двух лет);
– Мария Юстина (Marie Justine Klinge), обвенчалась с Алексеем Рыминым.
Второй брак (15.3.1880) Константина Фридриха фон Клинге с уроженкой С.-Петербурга Эмилией Каролиной Ольгой Николаевной Шпейер (Emilie Karoline Olga Speyer, род. 31.7.1849) [6] был бездетным.
Дед Анатолия, Оскар Карл (Oskar Karl Klinge, ?–1936), 25 марта 1887 года венчался в С.-Петербурге с Вильгельминой Александриной Каролиной Тимашевской (Wilhelmine Alexandrine Karoline Tymaszewsky). В этом браке родились дочь Елизавета (Elisabeth) и будущий отец Анатолия, Александр Оскарович Клинге (Alexander, 1891–1919).
Отец Анатолия, Александр Оскарович Клинге, окончил Петербургское коммерческое училище. После начала Первой мировой войны окончил Павловское военное училище. Служил начальником команды связи 176-го запасного пехотного полка. После революции присоединился к Белому движению. В белых войсках Северного фронта в звании поручика с 19 июня 1919 г. В декабре 1919 г. – адъютант штаба войск Печорского района. Александра Оскаровича Клинге красные расстреляли 5 декабря 1919 г. под Мурманском.
В браке Александра Оскаровича Клинге с Марией Андреевной Полушкиной родились трое детей: двойняшки Анатолий (10.9.1916 – 3.11.1937) и Людмила (10.09.1916 – ?) и Виктор (06.11.1917 – 27.10.1937).
Мать Анатолия после революции вместе с детьми осталась в Советской России. В 1930-е годы работала машинисткой на заводе «Медприбор», в Вечернем Рабочем Политехникуме Транспорта при ЛИИПСе (Институт Путей Сообщения). Позднее в Ленинградском Дворце Пионеров. Была эвакуирована из блокадного Ленинграда вместе с Союзом Художников, в котором перед войной служила машинисткой. Далее её следы теряются…
Фамильная история семьи Клинге была тесно связана с гимназией Карла Мая. Первым представителем семьи Клинге, переступившем порог этой школы, был дедушка Анатолия, Оскар Карл (Oskar Karl Klinge, 1855 – 1936) – учился «у Мая» в 1864–1873 гг. Чуть позднее в школе Мая учился и родной брат Оскара, Константин Эдуард (Konstantin Eduard, 7.10.1867 – 1915) – окончил семь классов Реального училища в 1884 г. Учился «у Мая» и муж Берты Екатерины Клинге (15.11.1858 – 02.01.1881), Иоганн Карл Фердинанд Битепаж (Johann Karl Ferdinand Bietepage, 21.02.1855 – ?). Скорее всего, Полушкин Сергей Николаевич (1891–?), окончивший в 1912 г. Реальное училище К.Мая, приходился близким родственником матери Анатолия и Виктора.
Братья Клинге поступил в школу К.Мая в 1926 г. В одном классе с ними Клинге учились Борис Ушаков (6.5.1916 – 28.4.1986), Сергей Кожин (3.12.1917 – 2005), Александр Фролов (9.5.1917 – 12.12.1971), классом ниже – Антонина Павлова (26.2.1918 – 27.2.2010) и другие [7].
Имена братьев Клинге неоднократно встречаются в воспоминаниях одноклассников – выдержки приведены в конце статьи.
Анатолий рано проявил художественный талант, посещал художественную студию. Виктор уже в юности был талантливым музыкантом.
Братьев Клинге арестовали по групповому «делу церковников» 22 декабря 1933 г. В это время семья проживала по адресу: В.О., 16-я линия, д. 33, кв. 2.
Вместе с братьями Клинге были арестованы ещё три ученика восьмого класса – Сергей Кожин, Борис Ушаков и Александр Фролов.
Цитируем книгу Н.В. Благово [7]: «О том, что они арестованы, никто, кроме директора, в школе не знал, о причине отсутствия учеников на уроках спрашивать было не принято, или, если сказать точнее, опасно. И если бы об этом факте не рассказал на склоне лет один из оставшихся в живых – С.А. Кожин, в истории школы, скорее всего, так и остался бы незамеченным трагический пробел».
Анатолия обвинили в «антисоветской агитации», «участии в к/р организации», «подготовке к покушению на Сталина». Школьникам было предъявлено нелепое обвинение в «подготовке к покушению на Сталина».
История ареста и следствия по делу братьев Клинге прекрасно изложена в статье В.В. Антонова [8].
Приведем несколько отрывков из этой работы:
«… Аресты по этому делу начались 21 декабря 1933 года среди главным образом духовенства и прихожан подворья Киево-Печерской лавры, стоящего на набережной Лейтенанта Шмидта. Им инкриминировалась «систематическая погромно-черносотенная агитация с призывом к активной борьбе с советской властью, являющейся властью Антихриста». В этот день по адресу 16 линия, 33 были арестованы братья Виктор и Анатолий Клинге, ученики 17-й фабрично-заводской девятилетки, как в это время именовалась знаменитая гимназия Мая. Братьям было соответственно 16 и 17 лет, и у них уже обнаружилось художественное дарование: Виктор хотел стать музыкантом и мечтал сочинить оперу «Касимовская невеста», Анатолий – художником и беспрерывно рисовал даже на уроках.
На первом допросе Виктор рассказал: «Когда мне было 14 лет, я попал на воспитание к епископу Муравьеву-Уральскому (...). Я не только воспитывался епископом Николаем, но и прислуживал ему. (...) Единственным спасением Церкви епископ Николай видел в изменении политического положения в стране, т. е. свержении советской власти» [9]. Епископ Николай Муравьев-Уральский (1882–1961) кончил до революции в Петербурге два высших учебных заведения: Военномедицинскую и Духовную академии и в первой мировой войне принимал участие как врач и как священник. В марте 1931 он был хиротонисан в епископа Кимрского, викария Тверской епархии, но к месту служения допущен властями не был и потому был вынужден по июнь следующего года пребывать на подворье Киево-Печерской лавры в Ленинграде.
Другим воспитателем братьев была их тетка Софья Андреевна Полушкина (родная сестра матери), жена бывшего белого офицера и глубоко православный человек. «В семье Клинге я сознательно поставила себе задачей воспитать из детей моей сестры (...) борцов и мучеников за веру Христа, способных принять венец, мученичества. (...) Изменить государственный строй в СССР (...) можно только путем вооруженной борьбы. Мой идеал – это свержение советской власти и установление конституционной монархии», – мужественно заявила она чекистам. Относительно церковной ориентации общины она подтвердила, что та, действительно, в основе своей ориентировалась на митрополита Евлогия в Париже, ибо «все церковные течения в СССР мы считаем неистинными, противоречащими духу совести своим приближением к советской власти. (...). Англиканскую церковь мы считаем своим идеалом как церковь, принимающую активное участие в государственной жизни».
Виктор Клинге объяснил следователю: «Расстрел отца, тяжелые бедствия, переносимые матерью, преследование близких мне людей воспитали во мне чувство острой ненависти по отношению к советской власти и стремление отомстить ее представителям».
Его брат тоже был откровенен и смел: «Настроен враждебно к советской власти, расстрелявшей отца (...) для меня это борьба против антихристианских и красных драконов-коммунистов».
Отца братьев красные расстреляли под Мурманском, потому что он был белым офицером. Таких юношей много было в тогдашней России, но не все они готовы были противостоять режиму, большинство пыталось к нему разными способами приспособиться.
Что это были за замыслы? Следствие сделало вывод: теракт – убийство самого Сталина. По словам Полушкиной, «разрабатывать теракт и привести план в исполнение было поручено Клинге Виктору и Анатолию и Сергею Цисковскому. Я отдавала себе отчет, что молодежь рискует своей головой, но, с другой стороны, была довольна тем, что наша молодежь оказалась подготовленной принять венец мученичества и пострадать за Христа». Как же думали осуществить юные террористы свой безумно-отчаянный план?
Цисковский продумывал два варианта: «Поехать в Москву и добиться пропуска в кабинет Сталина (...) действовать холодным оружием или при помощи револьвера», что было совершенно бредовой и неосуществимой идеей. По второму варианту он решил использовать бомбу, «испытанное средство борьбы с представителями власти еще до революции (...) я стал следить за газетами, (...) чтобы узнать, в какое время Сталин выезжает на прогулки. (...) Правда, установить что-либо определенное о Сталине я не смог», что вполне понятно, ибо газеты о маршруте Сталина не писали. Тем не менее, осуществить теракт Цисковский, по словам протокола допроса, намеревался в январе 1934 года, в годовщину смерти Ленина. Готовясь к теракту, он за полтора года «изучил наган, браунинг, винтовку, пулемет системы Дегтерева, мелкокалиберную трехдюймовую пушку, гранату образца 1914 года и другое» [9]. Читая эти фразы, невольно думаешь: какая их часть действительно принадлежит допрашиваемому, а какая – следователю?
Не менее фантастическим выглядит «признание» Анатолия Клинге, занимавшегося на досуге в изостудии, в том, как он замыслил покончить со Сталиным: «Я под видом художника проникаю в Кремль и под предлогом нарисовать портрет Сталина добиваюсь доступа в его кабинет. В кабинете я, незаметно для присутствующих, проливаю сильный раствор хлороформа и под каким-нибудь предлогом выхожу за дверь. Сильнодействующее средство быстро усыпляет, (...) я вхожу обратно и убиваю Сталина или холодным оружием или путем задушения». Понимая, что этот способ неосуществим, Клинге полагал, что лучше убить Сталина из револьвера, выследив его на прогулке. Возникала проблема: где достать оружие? И вновь работало юношеское воображение: «добыть путем налета на квартиру коммуниста, имеющего оружие», «пойти на воровство оружия у командира Красной Армии во время сильной давки в трамвае или сделать налет на постового милиционера» [9].
Наивно-невыполнимыми и романтическими кажутся нам сегодня эти юношеские планы, даже не планы, а просто досужие мечтания, которыми тешили себя в своем кругу антисоветски настроенные школьники. Но не так отнеслись к этим мечтаниям следователи ОГПУ. Они решили сфабриковать дело о террористической организации и начали последовательно воплощать свой зловещий замысел. Прежде всего заставили братьев назвать своих однокашников и записали их в протоколе как участников конспиративной группы. Из названных однокашников: Александра Фролова, Сергея Кожина, Бориса Ушакова, Юрия Ратиани (будущего известного журналиста-международника), Льва Пехтерева – чекисты арестовали в ночь на 17 января только первых трех. К школьной группе они присоединили троих молодых людей постарше: Владимира Котлукова и двух бывших иподиаконов епископа Николая – слесаря Петра Матвеева и медтехника Николая Лобова. Тергруппа была обозначена. Нужен был инициатор и руководитель.
Его следователи нашли тоже в «классовом враге», в бывшем офицере и дворянине – пятидесятилетием счетоводе «Электротока» Павле Андреевиче Полушкине, дяде братьев Клинге, служившем до революции на флоте и в градоначальстве Петербурга. Его арестовали 26 декабря 1933 года. Заполняя анкету Дома предварительного заключения, арестованный офицер написал: «к советской власти настроен враждебно».
Первый вопрос, поставленный ему следователем, гласил: «Что Вам известно о подготовке теракта против тов. Сталина?». Следователь запротоколировал ответ, который стал позднее типовым для такого рода дел: «Подготовкой террористического акта занималась созданная и руководимая мною контрреволюционная группа, поставившая себе целью совершение нескольких террористических актов против ответственных партийных и советских работников с целью ослабления советской власти и внесения паники в ряды членов коммунистической партии». Какое расплывчатое «признание»! Задуман теракт не только против Сталина, но против вообще «ответственных» партработников, так что дело можно было раскручивать в любую сторону до бесконечности.
По чекистскому сценарию Полушкину надлежало быть классовым врагом с большим стажем. И он рассказывает: еще в 1920 «мне стало известно, что в Ленинграде существует контрреволюционная офицерская организация (...) мне удалось связаться с руководителями этой организации б. офицерами – полковниками Сорокиным и Ильиным и чиновником Морского министерства Кувшинниковым. Вся эта организация состояла из офицеров армии и флота и насчитывала 30 человек. В начале 1921 года организация была раскрыта и разгромлена; все члены, игравшие более или менее активную роль, были арестованы, а затем расстреляны». Сам Полушкин ареста и даже подозрения избежал и, конечно, до поры до времени «затаился», ожидая удобного момента, чтобы «внести панику» в ряды могучей ВКП(б).
По его словам, момент этот настал в 1932 году, и уже к маю-июню бывший офицер якобы создал из своих родственников группу в 15 человек, в которую вошли: его племянники Клинге и Цисковский, брат Андрей, сестра Софья, а также престарелая Е.А. Макарова, вдова расстрелянного министра юстиции, «признавшаяся» не только в подготовке теракта, но и в том, будто бы ей епископ Николай «поручил вести повстанческую агитацию среди крестьян Ленобласти и верующих рабочих Ленинграда», для чего она-де читала им «контрреволюционные церковные стихотворения». Родственников Полушкин привлек в группу неслучайно – «им я, естественно, мог больше доверять». Разумеется, столь «коварный враг» не мог рассчитывать на пощаду, и, действительно, его 19 апреля 1934 года расстреляли в подвале ленинградского ОГПУ.
Какая подпольная группа возможна без листовок? И Полушкин показал; «Писали, размножали и распространяли листовки», но не уточнил какие. Ясность внес Анатолий Клинге: «Подготовлял листовки Голов Андрей Владимирович. Перед 1 мая 1933 года нами было выпущено воззвание, начинающееся словами: «Довольно насилий и крови, только христианский коммунизм явится избавителем человечества. Коммунисты не поняли учения Маркса и ведут человеческое общество к гибели. Долой коммунизм! Да здравствует христианский социализм!» (...) которое было расклеено в нескольких десятках экземпляров в ряде районов Ленинграда, особенно в рабочих кварталах». Были и другие листовки: в классе была пущена листовка «Бей жидов, спасай Россию!», а в октябре 1933 года расклеена в количестве 200–250 экземпляров еще одна с призывом: «Долой советскую власть, да здравствует монархия!».
В деле нет этих листовок, и можно сомневаться, существовали ли они в действительности или только в воображении самих следователей, воспитанных на литературе о революционном подполье. Клинге сделал еще одно «признание»: «Мы собирали различные слухи — о голоде на Украине, людоедстве, восстании крестьян, расстрелах ОГПУ и пользовались этими провокационными данными в целях контрреволюционной агитации». Эти слухи были в те годы известны многим, передавались из уст в уста, и чекистам ничего не стоило обвинить в их передаче любого арестованного, что они и делали с тупой педантичностью.
Еще один шаблон был использован следователями при выбивании нужных показаний. Отдыхали летом члены «ячейки» на даче? Разумеется. Но, «используя свое пребывание на даче», они, оказывается, попутно занимались «активной повстанческой агитацией среди крестьян». Ездил в командировки Андрей Полушкин, в прошлом тайный советник? Ездил, но одновременно не мог не вести такую же агитацию, что и подтверждается его показаниями. Этот нехитрый шаблон позднее стал ведущим – куда бы ни ездил человек и с кем бы он ни говорил, повсюду он мог – по мысли чекистов – заниматься «антисоветской агитацией и пропагандой». Попробуй докажи обратное.
Антисоветская организация, как думали в ОГПУ, не могла обойтись без связи с заграницей. Подследственных заставляли давать нужные показания. «Сергею Цисковскому было поручено, – сообщает его тетка, – разработать план связи с белогвардейцами Финляндии (...) он в конце октября 1933 года выдвинул свой план перехода границы через Карелию (...) ему дано было задание связаться в первую очередь с родственниками Клинге – Оскаром Константиновичем Клинге (дед Анатолия Клинге по отцу и дед Сергея Цисковского по матери – В.А.) и Айно Германовной Клинге, проживающими в Гельсингфорсе, владельцами крупного отеля», где якобы собирались белогвардейцы. Сергей подтвердил, что он «предполагал перейти границу пешком в летнее время. Учитывая болотистость Карелии, я специально занялся изучением обуви, приспособленной для хождения по болотам, называемой снегоступами» [9]. Как ныне известно, большинство подобных дилетантских попыток нелегально пересечь финскую границу – даже по болотам, в снегоступах – заканчивалось плачевно, поэтому, если бы Цисковский действительно отважился на переход, камеры на Шпалерной ему все равно бы не миновать. Однако нельзя исключить, что следователь и на сей раз зафиксировал в протоколе юношеское желание, а не конкретный план.
Поскольку ОГПУ спланировало дело многоструктурным (перечислено 15 «ячеек»), то от Полушкина тоже потребовали «сознаться» в том, что все группы «не изолированы друг от друга, а, наоборот, действуют в одном направлении, являясь ячейками единой организации, подготавливавшей широкое народное движение против соввласти в пользу иностранной интервенции» [9]. Не больше не меньше! Оказывается, старшеклассники и их близкие участвовали в руководимой зарубежным центром подготовке вооруженной интервенции против СССР и потому, безусловно, были очень опасны для большевистского строя. Обо всем этом обвиняемые, разумеется, узнали впервые от самих чекистов.
Выполняя план по профилактике среди антисоветских элементов, ОГПУ не смущалось, что ему приходится арестовывать и допрашивать несовершеннолетних – классовый долг и приказ были выше даже советских юридических норм. Два месяца держали в камере однокашников братьев Клинге: Александра Фролова, сына известного мозаичиста профессора Академии художеств (женатого на Н.Л. Бенуа, дочери знаменитого петербургского архитектора), Сергея Кожина, сына ботаника, работавшего в Сухуми, Бориса Ушакова, чей отец в это время сидел в лагере. Часть этого времени Борис провел в одиночке, что отразилось на его психике.
Не один раз допрашивали юношей о братьях Клинге. Что они знали об их планах, какие вели разговоры? Вскоре, однако, выяснилось, что арестованные школьники с Клинге не дружили и потому ничем следствию помочь не могут, которое, правда и без них уже имело необходимый для осуждения «компромат». Каждый из юношей держался на допросах в меру своих сил и своего представления о достоинстве. Фролов, например, заявил: «Я являюсь противником резкой и жесткой политики Сталина, игнорирующего свободу личности … устранение ... диктатуры Сталина является наиболее целесообразным мероприятием, которое помогло бы привести к новому строю, покоящемуся на принципах широкой демократии» [9].
По всем тогдашним правилам за такие слова, записанные в протоколе, несовершеннолетнему «правозащитнику» тоже могли бы дать срок. Но то ли следствию хватало Клинге, то ли кто-то похлопотал, то ли прокуратура «смилостивилась», как бы то ни было, названных школьников выпустили, и они вернулись в свою школу, которую спокойно закончили два года спустя. По воспоминаниям Сергея Аркадьевича Кожина, НИКТО из учителей и однокашников НИ РАЗУ не спросил вернувшихся, где же они пропадали целых два месяца. Так велик был тогда страх перед ОГПУ. Он до конца жизни сидел в душах ныне уже умерших Фролова (1971) и Ушакова (1982), хотя органы их больше не трогали, и жизнь их протекала вполне мирно. Фролов кончил Политехнический институт и работал начальником цеха на заводе «Севкабель». Не скрывая в анкетах факта ареста, он лишь однажды поплатился за свою искренность, будучи вынужден покинуть место в закрытом конструкторском бюро. Фролов так и не узнал, что, хотя чекисты и выпустили его и однокашников на свободу, но лишь после приговора, ограничившегося сроком предварительного заключения.
Об этом никогда не узнал и покойный Ушаков, окончивший биофак Ленинградского университета. Он стал доктором наук, профессором, писал ученые статьи и долгие годы трудился в Научно-исследовательском институте им. Лесгафта. Без затруднений поступил и закончил университет также Кожин, избравший своей профессией химию, занимавшийся исследованием органических соединений в том же университете и защитивший в нем диссертацию. Сейчас он, очевидно, единственный из привлеченных по делу «ячейки Полушкина», кто еще находится в живых.
По приговору коллегии ОГПУ от 3 марта 1934 года «террористы» Анатолий и Виктор Клинге, а также Цисковский получили по 8 лет Соловецкого лагеря, но срок им, как несовершеннолетним, был «милостиво» сокращен на треть. Виктор в начале 1937 года послал из лагеря, где он работал актером в тюремном театре, заявление наркому Ежову с просьбой пересмотреть приговор, при вынесении которого ему было 16 лет [9]. Неизвестно, дождался ли он ответа или вместо освобождения получил за «подготовку теракта» по новому приговору пулю в затылок – год-то был «расстрельный», а романтически и антисоветски настроенные юноши, да к тому же горячо верующие, всегда рассматривались системой как опасные и неисправимые ее противники.
К 10 годам лагеря был приговорен Андрей Полушкин, к 5 – его сестра Софья и мать Цисковского – Елизавета Оскаровна, урожденная Клинге. Не пощадили даже престарелую Елену Александровну Макарову – ей вначале тоже дали пять лет лагеря, но, учитывая возраст, заменили лагерь на ссылку в Казахстан. Судьба всех названных репрессированных остается пока невыясненной. Удалось ли кому-либо из них вернуться в Ленинград хотя бы после войны, или они больше никогда не увидели родного города?».
Итак, в марте 1934 г. Коллегией ОГПУ по ст.ст. 58-10 Анатолий и Виктор были приговорены к восьми годам концлагеря (встречаются упоминания, что по молодости лет срок был им сокращен на треть). Братьев отправили в 8-е отделение Белбалтлага – на Соловки. Анатолий и в лагере продолжал рисовать, Виктор – сочинять музыку; оба участвовали в постановках лагерного театра.
Их мать многократно писала в Политический Красный Крест, добивалась в НКВД пересмотра дела сыновей, но ей было отказано.
В декабре 1935 г. Мария Андреевна Клинге обратилась за помощью к Михаилу Львовичу Винаверу.
«МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ! Разрешите побеспокоить Вас своим письмом. В начале октября с. г. через посредство В. П. Гартнера было переслано Вам на имя НКВД заявление о досрочном освобождении моих сыновей КЛИНГЕ, Анатолия и Виктора (мальчиков), находящихся в Соловках, 8-е отделение — Б-Б К — Кремль, арестованных в 1933 г в декабре месяце. Не получая никакого ответа, я на имя Е. П. Пешковой послала запрос 25-го ноября с 1935 года, и вот по сей день опять-таки не имею никакого ответа. Обращаюсь лично к Вам, Михаил Львович, поймите мои страдания матери и помогите мне, — я не вижу своих сыновей уже 2 года, и моя тоска неизмерима. Прилагаю три письма своих сыновей, прочтите и не откажите вернуть» [18].
На ходатайство о пересмотре группового дела учащихся Анатолия и Виктора Клинге был получен отказ, о чем есть пометка на этом письме со ссылкой на справку НКВД от 28 сентября 1935 года.
В феврале 1936 г. Мария Андреевна Клинге обратилась за помощью к Екатерине Павловне Пешковой:
«Глубокоуважаемая Екатерина Петровна <правильно – Павловна>! После разговоров с Влад. Паулиновичем Гартнером — пересылаю Вам вновь переписанное заявление о своих сыновьях Клинге и со слезами умоляю походатайствовать о них. Благодарная М. Клинге. г. Ленинград. 13/II-36» [18 Л.22].
В июне 1936 г. Мария Андреевна Клинге передала через Помполит заявление в НКВД:
«НКВД Гр-ки Клинге Марии Андреевны, прожив. г. Ленинград, 16 лин., д. № 33, кв. 2
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Вот уже прошло 2 года и 2 мес. (с 23/ХII-33 г) как мои сыновья КЛИНГЕ Анатолий Александрович, года рождения 1916 г 10/Х мца и Виктор Александрович, рожд. 1917 г 6/ХI мца, были арестованы ОГПУ и высланы 23/III-1934 г. в лагерь о Соловки, 8-е отд ББК, где находятся и по настоящее время. В чем они обвиняются, мне совершенно непонятно, и известно, что подведены под ст 58-10. Насколько мне известно, они ни в какой организации не состояли и религиозной пропагандой не занимались. Единственно, что в 1929-30 г. интересовались церковью и прислуживали там в алтаре. Я протестовала, но видела, что это временное, скоропроходящее увлечение, — беря во внимание их переходный возраст; кроме того, целый год я имела две службы и, следовательно, была занята с 8-ми час утра до 12-ти часов ночи. Работала на заводе "МЕТПРИБОР" с 8-ми ч утра до 4-х, а затем с 6-ти в Вечернем Рабочем Политехникуме Транспорта при ЛИИПСе (Инт. Путей Собщения).
К глубокому сожалению, я тот год очень мало видела своих детей. Они ½ дня заняты были в школе, а вечерами посещали художественную студию, таким образом, живя вместе, виделись урывками, редко. Они оба ученики 17-й школы ВО р-на, 8- го класса. С 1-го класса все в одной школе, и никогда никаких замечаний мне не приходилось слышать, а, наоборот, слышала отзывы о их исполнительности и аккуратности, — уважаемые товарищами и педагогами. Точно такое же мнение и из худож студии. Очнувшись от своего увлечения церковью, они отдались только учебе, медицине, с большим азартом и интересом стали готовиться к Конкурсу Юных Дарований; получили в школе и студии премии и, конечно, дошли бы и до городского конкурса, если бы не их арест. Оборвалось все разом… Оба даровитые талантливые мальчики по искусству. У Виктора были свои музыкальные сочинения, есть сейчас (находясь в лагере) несколько, например, написал музыку к оперетте — "Как ее зовут" и др. Оба все время выступают в театре в первых ролях и концертах. В виду всего вышеизложенного — прошу о досрочном освобождении моих сыновей, и дать им возможность учиться дальше. Обе стороны разлуку переживаем болезненно… Я их мать имею 26-ти летней стаж машинистки. В данное время работаю (третий год) в Ленинградском Дворце Пионеров. Из переписки с ними знаю об их ударничестве и весьма хорошей характеристике. г Ленинград. 13/II-36 г» [18, Л.24, 24 об].
1 октября 1936 г. спустя полгода после подачи заявления юридический отдел Помполита сообщил Марии Андреевне Клинге, что в пересмотре дела ее сыновей отказано…
Осенью 1937 года братьев перевели на тюремный режим, и 9 октября 1937 г. Особая тройка УНКВД ЛО приговорила их к расстрелу, – во исполнение специальной директивы наркома НКВД «по репрессированию наиболее активных контрреволюционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ». Только расстреляли их не одновременно: Виктора – 27 октября, Анатолия – 3 ноября 1937 г. [10]. Их останки покоятся в урочище Сандормох (Карельская АССР). Старшему незадолго до смерти исполнился 21 год, младший не дожил месяца до своего двадцатилетия.
Мать Анатолия и Виктора, Мария Андреевна Клинге, так и не узнала о гибели детей и до конца жизни продолжала надеяться на их возвращение…
Анатолий реабилитирован 14 сентября 1989 г. Прокуратурой г. Ленинграда.
Ниже приведены воспоминания одноклассников Анатолия Клинге Воспоминания одноклассников Клинге – А.П. Просандеевой (ур. Павловой), Бориса Петровича Ушакова, Сергея Аркадьевича Кожина и Александра Владимировича Фролова (тексты воспоминаний приводится по книге Н.В. Благово [7]).
С. А. Кожин
Исповедь химика
… На всех допросах следователь требовал от меня сведений о каких-то неизвестных мне лицах. Все называемые им фамилии были мне незнакомы, за исключением тех, которые принадлежали моим школьным одноклассникам: Шурке Фролову, Бобке Ушакову и братьям Клинге – Виктору и Анатолию.
Фролов и Ушаков были действительно моими лучшими школьными товарищами. А с братьями Клинге, хотя они и были мне симпатичны, я так и не сблизился. Правда, один раз я вместе с Фроловым и Ушаковым заходил к ним домой. Помню, что тогда они рассказывали о своей мечте — поставить в театре оперу на сюжет исторического романа Всеволода Соловьёва «Касимовская невеста». Виктор хотел написать музыку (он был хорошим пианистом), а Анатолий – оформить декорации и костюмы (он неплохо рисовал, чем занимался, даже сидя на уроках).
От следователя я узнал, что Фролов, Ушаков и оба брата Клинге тоже арестованы. Об аресте братьев Клинге, которых, оказывается, забрали почти на месяц раньше, чем меня, я не знал – просто не заметил их отсутствия на уроках. Но если бы и заметил, то, вероятно, предположил бы, что они оба заболели. Ну, а с Фроловым и Ушаковым я постоянно общался, и потому понял, что их двоих арестовали в один день, вернее, в одну ночь, со мной. Однако нас всех троих держали в разных камерах и, если бы не следователь, мы бы ничего тогда друг о друге не знали.
Допрашивая меня, следователь записывал свои вопросы и мои ответы в стандартный печатный бланк «Протокол допроса». В конце беседы он «зачитывал» мне написанное им и затем просил подписаться на каждой странице четырёхстраничного бланка. В первом же протоколе на лицевой стороне, то есть на первой странице, должны были быть записаны ответы на обычные анкетные вопросы. Один из них был о социальном происхождении. На этот вопрос я ничего не мог ответить, а надо было точно указать: «из рабочих», «из крестьян», «из мещан», «из купцов» или «из дворян». Я просто не знал ничего по этому поводу, так как в семье никогда не заходила речь на эту тему, тем более, в таких терминах. Следователь долго наводил меня на нужный ему ответ: «из дворян», но я не соглашался, так как никогда дома об этом не слышал. Впоследствии я узнал, что прадед мой был крепостным кучером, а дед фельдшером-дантистом.
Наконец, следователь предложил мне компромисс: подписаться на всех страницах протокола кроме первой, где всё-таки им было написано «из дворян». Я тогда не подумал, что итоговая подпись на последней странице, ставившаяся после напечатанной стандартной фразы: «Записано с моих слов верно», относилась, конечно, ко всему протоколу. Поэтому отсутствие моей подписи на первой странице не имело никакого значения.
Следователь никогда не давал мне самому читать текст протокола. Даже часть текста, записанная им на последней странице, где мне нужно было расписаться, всегда, как бы «случайно», оказывалась прикрытой каким-нибудь листом бумаги, так что прочитать хотя бы заключительные фразы из того, что было записано, я не имел возможности. Но в то время я был настолько наивен, что даже не пытался настоять на том, чтобы прочитать написанное. К тому же «читал» он мне мои ответы, якобы глядя в написанное, в таком виде, что у меня они не вызывали особых возражений. И я подписывал протоколы.
Вместе с тем, можно сомневаться, что следователь записывал мои ответы именно в тех выражениях и в том смысле, в каком говорил я при нашей с ним «приятной» беседе. О том, что в ряде случаев в протоколах оказывались искажения смысла ответов, выгодные следователю, можно судить по тем выдержкам из протоколов допроса братьев Клинге, которые теперь опубликованы [8].
Кроме того, когда уже в декабре 1988 г. я был приглашён в «Большой дом» для оформления моей реабилитации, мне показали один из протоколов допроса Виктора (или Анатолия?) Клинге, в котором, например, было написано: «В нашу конспиративную группу входили А. Фролов, Б. Ушаков, С. Кожин» (и ещё двое моих одноклассников, которые не подверглись тогда аресту). Я совершенно убеждён, что братья Клинге не могли назвать наши фамилии в связи с «конспиративной группой». Такая запись в протоколе появилась, несомненно, по воле следователя, вероятно, того же Новосёлова, «клеившего» наши «дела». Естественно, он и не давал нам самим читать протоколы перед их подписанием.
Кроме допросов, в тюремном времяпрепровождении существенную роль играли почти ежедневные прогулки по прямоугольнику прогулочного дворика, образованному двумя корпусами тюрьмы и двумя высокими кирпичными стенами с колючей проволокой наверху. На стыке этих стен находилась вышка часового.
Интересно, что приблизительно через месяц моего «сидения» я совершенно неожиданно получил возможность нелегально встречаться в тюрьме во время прогулок и с Шуркой Фроловым, и с Бобкой Ушаковым. А однажды мы даже все втроём ходили в одном ряду по круговой дорожке прогулочного дворика. Но это было лишь в течение нескольких минут… И так как мы были просто школьными товарищами, а не «сообщниками» по «делу», то и обмениваться информацией нам было незачем: мы были в одинаково глупом положении.
Характерно, что в декабре 1988 г. в «Большом доме» при оформлении моей реабилитации молодой следователь, просматривая при мне моё «дело», был очень удивлён, узнав от меня, что ни я, ни Фролов, ни Ушаков не были тогда высланы. В моём «деле», оказывается, числилось, что я был-таки куда-то выслан из Ленинграда. Но пометки о том, что высылка не состоялась, в «деле» не было. Кто же кого обманывал?
Для нас троих всё это кончилось необыкновенно благополучно. А вот Виктор и Анатолий Клинге, которые, как я слышал ещё в школе, пели в церковном хоре подворья Киевско-Печёрской лавры на набережной Большой Невы, угол 15 линии, получили по 8 лет заключения в Соловках (потом, правда, им сократили этот срок до 4 лет). Известно, что в начале 1937 г. Виктор Клинге из лагеря, где он работал актёром в тюремном театре, обращался с письменным заявлением к наркому внутренних дел Н.И. Ежову с просьбой о пересмотре приговора, при вынесении которого Виктору было только 16 лет. Дождался ли он ответа наркома, неизвестно. И вообще о дальнейшей судьбе братьев Клинге нет никаких сведений. Известно лишь, что тогда по этому делу ленинградских церковников проходило 149 человек — архиереев, священников и мирян. Большинству из них так называемыми «тройками» были вынесены суровые приговоры».
А. П. Просандеева (Павлова)
О братьях Клинге.
Во время большой перемены мы часто общались и с учениками других классов. Моими собеседниками в этих случаях часто были братья Клинге, хотя они учились на класс старше меня. Младший брат, Виктор, был отличный музыкант, он обычно аккомпанировал на пианино во время занятий спортивного кружка «Спартак», а также всегда играл на школьных танцевальных вечерах. Старший брат, Анатолий, хорошо рисовал, он занимался в художественной школе, находившейся в доме 14 по 13 линии, там была и школа № 15. Его интересовало классическое искусство. Серёжа Кожин, одноклассник Анатолия, как-то мне сказал, что Толя на уроках частенько делает рисунки на библейские темы. Наш учитель рисования был приверженцем импрессионизма. На уроках он предлагал нам акварельными красками кистью рисовать на бумаге произвольные полосы и произвольные пятна, после этого, подходя поочерёдно к ученикам, находил у каждого изумительные, по его мнению, сочетания цветов и оригинальные композиции мазков, демонстрируя перед нашими изумлёнными взорами эти произведения, как некие шедевры. Но однажды в наш класс вместо этого педагога пришел другой, с иными взглядами на искусство. Этот пожилой человек внёс в проведение уроков много нового, незнакомого нам. Он рассказывал об эпохе Возрождения, приносил альбомы с копиями классических картин, знакомил с историей их создания и пояснял содержание сюжетов. Всё это было невероятно интересно. Мы также много узнали и о наших великих живописцах. Я обо всём этом рассказывала Толе Клинге, в классе которого уроки рисования вёл по-прежнему педагог-«импрессионист». Поэтому он часто поджидал меня после окончания урока рисования и внимательно слушал мои подробные рассказы о только что увиденном и услышанном.
После окончания учебного года я на лето уехала в деревню под Лугой, там у нас был домик, и я оставила Толе адрес. Благодаря этому в июле получила от него очень тёплое письмо с рассказом о его жизни в городе. Кроме письма, в конверте находился небольшой автопортрет. На его обратной стороне была надпись: «На память Тоне от Анатолия Клинге 22/VII-33 автопортрет. Рисовал после писания письма этого с зеркала. Прошу принять».
В начале нового учебного года мы вновь встретились и продолжили наши беседы об искусстве. Однако продолжались они недолго. В начале зимы братья Клинге, а вслед за ними и ещё три ученика исчезли из школы. О причине их отсутствия мы ничего не знали и знать не могли. Ходили только слухи о том, что будто бы у братьев Клинге отец, царский офицер, где-то на севере убит революционными матросами и поэтому их куда-нибудь выслали. Братьев Клинге мы больше никогда не видели. Три другие мальчика через несколько месяцев вновь стали ходить в школу, но никто никогда не спрашивал их о причине длительного отсутствия на уроках. Такое было время…
И лишь много лет спустя после выше описанных событий я узнала о том, что братья Клинге трагически погибли в концлагере на Соловецких островах, где за несколько лет до них отбывал срок ещё один ученик нашей школы, будущий академик Д. С. Лихачёв. Оказалось, что юноши были верующими и прислуживали в храме Киево-Печёрского Успенского подворья на углу набережной Невы и 15 линии. Их абсурдно обвинили в попытке организовать убийство Сталина и расстреляли. Бесконечно жаль невинно погубленных талантливых мальчиков, как бы много хорошего смогли они сделать для своей родины… но не успели.
Автопортрет Толи Клинге я сберегла в годы войны и хранила у себя до 1996 г., когда передала его на вечное хранение в Музей истории школы».
В заключение приведём ещё два отрывка из воспоминаний одноклассников братьев Клинге – Бориса Петровича Ушакова и Александра Владимировича Фролова. Имена братьев в этих текстах не упоминаются, но прекрасно передана атмосфера школы.
Борис Петрович Ушаков.
«… Я окончил 17-ю (217) Советскую Единую Трудовую школу, где учился с 1930 по 1935 г. Теперь, когда прошло уже более тридцати лет, с волнением и благодарностью вспоминаю директора школы К. И. Полякова, завуча Д.Н. Тузенко и педагогов: А.В. Кисловского, М.А. Гульбину, Э.Н. Габлер и других. Но совсем отдельно стоят в памяти два дорогих для меня имени: Ростислава Васильевича Озоля и Якова Алексеевича Горбовского.
Ростислав Васильевич Озоль преподавал в то время физкультуру, к которой я лично был более чем равнодушен. Воспоминания об уроках в спортивном зале лишены приятных эмоций. Помню чувство неловкости, когда, вместо того, чтобы лихо перепрыгнуть снаряд, я в немой тишине мешком садился на него, не зная, каким образом скрыться от глаз зрителей. Помню свою беспомощность на шесте и, особенно, на канате. Пишу об этом для того, чтобы было ясно, что воспитательная роль Ростислава Васильевича далеко не ограничивалась рамками, предусмотренными обязательной программой, и уважение и любовь к этому замечательному человеку совсем не связаны с детским интересом к гимнастическим упражнениям. Вспоминаю через много лет именно Ростислава Васильевича потому, что воспитательное значение имела сама человеческая личность. Воспитывал, в первую очередь, так называемый «личный пример человека». Все мы хотели стать именно такими, как он, и понимали, что этому надо учиться. Обаяние Ростислава Васильевича заключалось, во-первых, в искренней любви к делу, тому делу, которому он, буквально, а не фигурально, посвятил свою жизнь. В годы, когда программа по истории, называвшейся тогда обществоведением, не включала в себя античной истории, Ростислав Васильевич проводил увлекательнейшие занятия по истории физической культуры Греции и Рима. На всю жизнь остались и знания, полученные на немногих занятиях Ростислава Васильевича по гигиене и физиологии человека.... Такие «занятия» наиболее действенны, и их воспитательное значение сохраняется потом на всю жизнь!».
Источники:
1. «Поколенные росписи и другие генеалогические материалы из собрания Эрика Амбургера, относящиеся к выходцам из-за границы и их российским потомкам». Литера К;
7. Благово Н.В. Школа на Васильевском острове. Ч.2.СПб.: Наука, 2009, С.162.
8. Антонов В.В. Они задумали убить Сталина // Краеведческие записки. Исследования и материалы. СПб., 1995. – Вып.3. – С.185–194.
9. Архив Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и ЛО. Дело П—66773. Т. 3
11. Никитина Н. Храм на Николаевской набережной. СПб., 2006. С. 306.
12. Сайт geni.com
16.https://www.facebook.com/groups/delo.dmitrieva/permalink/1276911062491405
18. ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1492. Л.Л. 24, 24об.
19. Видеофильм «Клинге Виктор Александрович, Клинге Анатолий Александрович». Установка мемориальных табличек. Рассказывает Юлия Осипова (г. Санкт-Петербург), Сандармох, 05.08.2018 г. – https://youtu.be/u2j_Zyq-eAc ; Видеофильм "Сандармох"
20. Лидия Загоровская «Успенское подворье. История и люди.» Издательство Зимина. 2010 г.
Благодарим Елену Ильиничну Виноградову (Иркутск) и Юлию Осипову (Санкт-Петербург) за действенную помощь в составлении биографической странички.
Информационную страницу сайта подготовили М.Т. Валиев © (С.-Петербург) и И.Л. Лейнонен © (Лауша, Тюрингия)
29.03.2021
Дополнительные материалы:
Фотолетопись:
Поиск учеников школы