Андрей Георгиевич родился в г. Санкт-Петербурге 16 сентября 1891 г., в семье терапевта, доктора медицины Георгия Григорьевича Борхова (1864–1924), православного вероисповедания, и Екатерины Александровны Борховой, лютеранского вероисповедания. Андрей был крещён 29 сентября 1891 г. в церкви Святой Екатерины Великомученицы на Васильевском Острове. Восприемниками младенца были записаны Надворный советник Андрей Кириллович Трилесский и вдова присяжного поверенного Евгения Николаевна Недзвецкая [1]. Отец Андрея, Георгий (Юрий) Григорьевич Борхов, был известным терапевтом, членом Медико-филантропического комитета.
В 1896 г. защитил в Военно-медицинской академии диссертацию «К вопросу о дезинфицирующих свойствах сулемы» [2]. Служил Главным врачом барачной Биржевой больницы на Васильевском острове, состоял Членом кадетской партии. После революции привлекался по делу о «Пироговском обществе». В деле ГПУ было написано: «Председатель бывшего Союза врачей, правый кадет, если не октябрист. Ловкий, очень осторожный, публично обычно не выступает, но проводит свою линию в больнице, пользуется большим влиянием среди врачей». Не был отправлен в ссылку, скорее всего, из-за обнаруженного у него онкологического заболевания [3].
Семья Борховых проживала на Среднем проспекте Васильевского Острова, дом 13, кв.12 [4] в непосредственной близости от гимназии Карла Мая. Не удивительно, что в 1901 г. мальчика привели в знаменитую школу… К этому времени отец Андрея имел чин надворного советника, был практикующим врачом и состоял консультантом Медико-филантропического комитета.
В 1909 г. Андрей окончил полный курс гимназического отделения школы. Успехи юноши были отмечены серебряной медалью (средний балл 4.8). Особо отмечались успехи в гуманитарных науках – единственные две оценки «хорошо» были проставлены по физике и математике [1].
В одно время с Андреем в школе К. Мая учились сын академика Петербургской АН, Михаил Андреевич Фаминцын (1891–1942); сын генерал-майора барон Андрей Теофилович Мейендорф (1891–1909); сын Сенатора, Тайного Советника барон Александр Валерианович фон Клуген (1892–?); сын ректора СПб Университета Иван Давыдович Гримм (1891–1971); будущий доктор юриспруденции Владимир Клементьевич Ротермунд (1892–?); будущий революционер Глеб Орестович Шкапский (1891–?); серебряный медалист, будущий лётчик Гавриил Федорович Кулебякин (1891–1962); будущий штабс-капитан Отто Павлович Сим (1891–1929) и другие [5].
Сразу после окончания гимназии Андрей подал Прошение о зачислении на юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета [1].
В 1911 г. Андрей был исключен из университета по распоряжению управления министерства народного просвещения за участие в противоправительственных собраниях. Начальник Санкт- Петербургского губернского жандармского управления в письме Ректору Императорского Санкт-Петербургского университета сообщал, что «Студент Санкт-Петербургского университета Андрей Георгиевич Борхов привлечен к производящейся при вверенном мне Управлении проверке в порядке положения о государственной охране и содержится под стражей в Санкт-Петербургском Доме предварительного заключения».
Однако, в 1913 г. «Согласно предложению министерства народного просвещения» был принят обратно в университет.
Учёбу в Петроградском университете Андрей завершил в тревожном 1917 году.
После революции Андрей Георгиевич остался в Советской России, работал в адвокатуре Ленинграда, проживал по тому же адресу – Васильевский Остров, Средний пр.,13. В 1925 г. опубликовал книгу о государственных подрядах и поставках [6].
С большой долей вероятности, послереволюционная жизнь Андрея Георгиевича Борхова описана в книге выпускника нашей школы 1917 года "Охотничье братство" Алексея Алексеевича Ливеровского (1903 – 1989) [7]:
«Первый раз появился в нашей квартире на полчаса и стал другом на всю жизнь — адвокат Андрей Юрьевич Борхов. Толстенький, весь какой-то круглообкатанный, неизменно весёлый, сыпавший рассказами из своей богатой юридической практики. Постепенно я узнал всё, что касалось его как человека, а потом и как охотника.
Он был сыном петербургского дельца — очевидно, состоятельного человека. Сам Андрей кончил в Петрограде реальное училище, а высшее учебное заведение — в Гейдельберге (возможно, учился в Гейдельберге в период 1911–1913 г.г., когда был исключён из СПб университета – прим. Aвтора). Естественно, бегло говорил по-немецки, знал и английский. Вскоре получил хорошую практику. Будучи ещё студентом, попал в Архангельск, влюбился там в красавицу Серафиму, купеческую дочь, и отпраздновал пышную свадьбу. Серафима Николаевна — женщина редкой красоты, чисто северной, волоокая, с дивными светлыми волосами. Андрей, хвастаясь, говорил: «Надоели Мишке, — так он называл жену, почему неизвестно, — художники, всё время предлагают её рисовать». Будучи девушкой образованной и эмансипированной, она принципиально не захотела быть только женой и после переезда в Петроград устроилась в школе преподавать русский язык. Позже окончила высшее учебное заведение и стала уже лингвистом, научным работником...
… Андрей Юрьевич, хотя был старше многих в компании, быстро сошелся со всеми, особенно с молодыми. Сколько веселья, оживления он приносил с собой! Одновременно и житейский опыт. Из уст в уста со смехом передавались у нас «правила Борхова»: «Если ты попал под следствие, — молчи, ни в чем не признавайся, помни, что ты знаешь гораздо больше, чем допрашивающий…». Мы знали, что совет не умозрительный, а из опыта. Еще в царское время Андрей Юрьевич был два раза арестован за участие в студенческих демонстрациях, якобы в составе эсеровской группы. Сидел недолго.
… Отлично мы жили на хуторе Галиёвка. Страдали только от мух, которых приходилось выгонять в открытое окно, махая простыней, от блох, что несметно водились на земляном полу, и театральных условий уборной: во дворе невысокая загородка из тальниковых прутьев — человек исчезал, когда сидел, и появлялся, когда вставал.
Запомнилась первая охота. Сначала — переправа через Дон, совершенно удивительная: идешь поперек русла по дну, вода по грудь. Торопись — идет пароход! Через минуты по тому же месту, только вдоль реки, пройдет корабль, груженный телегами, лошадьми, коровами, тюками и бесчисленными пассажирами. За Доном несколько вильменей — так называются поросшие водорослями озерки (видимо, отголосок старославянского «ильмень»).
Охота не задалась, была трудной. Пришлось бродить по густым зарослям телореза по пояс в воде. Через десять-пятнадцать минут наши ноги, проколотые сквозь брюки иголками проклятого растения, кроваво покраснели и горели огнем. Пришлось срочно выбираться. У Борхова кряковая, у меня чирок.
…Ровно через год, день в день, как раз в открытие охоты — жили мы с Андреем в это время на хуторе в новгородской глуши, — у него с утра температура сорок; хорошо, что рядом мой отец, врач, определил лихорадку и дал хину. Через день и у меня — сорок. Тяжелая была болезнь. Отец объяснил, что это оттуда, из тех самых вильменей.
… В тот год — это был 1940-й, предвоенный, — мы выбрали по карте глухой уголок Новгородской области в районе Шуг-озера, и в начале июля наши две семьи двинулись в путь. В деревне Усть-Капша — это там, где Капша впадает в Пашу, — мы остановились попить молока. Нам рассказали историю, происшедшую накануне и взбудоражившую всю деревню. Испуганное стадо днем ворвалось в деревню. На спине последней крупной коровы висел медведь, волоча задние ноги по земле: он пытался ее удержать. Нам с Андреем Юрьевичем эта история понравилась, и мы предложили остаться в этой деревне.
Нашим дамам она понравилась меньше, но они привыкли уважать капризы мужей и согласились.
В это лето мы отлично охотились. Моя молоденькая англичанка с ее бешеным широким поиском оказалась совершенно непригодной для работы в окружающих деревню сплошных лесах. Зато Чара приводила нас через кусты и завалы то к одному, то к другому тетеревиному выводку. Что касается медведей, — поохотиться на них нам не пришлось. А медведи были. Борхов был почти свидетелем редкого случая. Стадо коров паслось вдоль высокого берега Паши. Почему-то в этот день бык, что ходил при стаде, был неспокоен, все время ревел и рыл землю. Через речку переплыл огромный медведь, схватил быка за рога, потащил и сбросил с обрыва в воду, а сам ушел. Мы ходили смотреть на место происшествия, на тушу лежащего в воде быка.
Это лето запомнилось небывалым количеством грибов. Мы насушили чемодан боровиков, собирая у самой деревни. Идущие в Тихвин грузовики везли полные кузова чудесных белых грибов. Оправдалось старое поверье, через год разразилась война…
Андрей Юрьевич нарушил собственное правило: сказал Серафиме, что последние пятнадцать лет не был ей верен. После признания жизнь его стала невыносима. Жена непрерывно укоряла.
Он упал во дворе своего дома — сердечный приступ — и сразу умер»
Полную версию рассказа А.А. Ливеровского можно прочитать здесь.
Источники:
1. ЦГИА СПб. Ф.14. Оп.3. Д.54390. Борхов Андрей Георгиевич
2. https://search.rsl.ru/ru/record/01003677639
3. Крылов-Толстикович А. Н. Русские врачи XIX — начала XX вв. Новая редакция : крат. мед. биогр. слов. М., 2016.
4. Весь Петербург. 1901. C.74.
5. Благово Н. В. Школа на Васильевском острове. Ч. 1. СПб., Анатолия, 2013.
6. Борхов А.Ю. Публичные торги на государственные подряды и поставки / А. Борхов // Право и Жизнь. – М., 1925. – Кн.4–5. С. 9–21.
7. Ливеровский А.А. «Охотничье братство» СПб Нева, 2003 г. Глава «Борхов».
Биографическая страничка подготовлена М.Т. Валиевым (Санкт-Петербург) © и И.Л. Лейнонен (Лауша, Германия) ©.
23.03.2020
При использовании материалов ссылка на статью обязательна в виде: «М.Т. Валиев, И.Л. Лейнонен. Биографическая страничка Андрея Георгиевича Борхова – URL: http://kmay.ru/sample_pers.phtml?n=339 (дата обращения)»