Роберт-Вильгельм Антонович Тишбейн родился 15 сентября 1847 г. в семье выходцев из Германии Антона Августа Людвига (Anton August Ludwig Tischbein, 15.08.1805, Ольденбург) и Эммы Сюзанны (ур. Гюлих, Emma Susanne Gülich 06.02.1822, Гамбург – 03.03.1895, Санкт-Петербург) [1,2]. Принадлежит к первому набору учеников школы К. Мая – приступил к занятиям в 1856 г. вместе с Юлиусом Амбургером, Вильгельмом и Робертом Бангами, Александром Брандтом, Паулем и Юлиусом Гейзе, Георгом и Константином Геймбургером, Антоном и Робертом Гитшов, Луисом Преном, Александром и Густавом Штейнером. В 1864 после окончания семи классов гимназии поступил в Петербургское Строительное училище, которое окончил в 1870 году, получив звание архитекторского помощника и чин X класса. С 1875 г. – инженер-архитектор в Государственном контроле [3]. В 1879 году был отправлен в распоряжение Общества Юго-Западной железной дороги. Жил и работал в Киеве. Накануне революционных событий 1917 г. вернулся в Петроград, проживал по адресу: Тучков пер., дом 1, кв. 4.
В браке Роберта Антоновича Тишбейна с дочерью Фридрихгамского купца Серафимой Ивановной Тишбейн (ур. Петерка, 1859 – 21.5.1919) родились сыновья Роман (18.6.1892 – 1940) и Юрий (12.9.1900 – 1942) и дочь Вера (21.5.1895 – 14.2.1942) [7].
Роберт Антонович скончался от истощения в голодном и холодном Петрограде 16 ноября 1918 г. Его супруга, Серафима Тишбейн, пережила мужа на полгода и скончалась 21 мая 1919 г. [8,9].
О судьбах сыновей известно следующее. Старший сын, Роман Робертович Тишбейн, 1892 года рождения, получив престижную специальность корабельного инженера, увлёкся революционной деятельностью и с 1919 года по 1921 год состоял членом ВКП(б). Из партии выбыл по собственному желанию. Был арестован 25.08.1939 года как агент немецкой и английской разведок, участник военно-фашистского заговора [4]. По приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 6 июля 1941 года на основании статей 58-1, 58-7 и 58-11 УК РСФСР был осужден к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение 30 июля 1941 года. Заключением органов прокуратуры от 16 декабря 1996 года на основании закона «О реабилитации жертв политических репрессий» Тишбейн Р.Р. был посмертно реабилитирован.
Младший сын, Юрий Робертович Тишбейн, родился в сентябре 1900 года в г. Киеве. В 1918 г. окончил реальное училище в Петербурге, после чего устроился конторщиком на постройку железнодорожной линии Петербург-Орёл, откуда, в мае 1921 года, был направлен для обучения в Петроградский Горный Институт, одновременно обучаясь на Химическом отделении Физико-математического факультета Петербургского университета. В 1927 году окончил Горный институт по специальности «Доменное производство». Стал известным учёным-металлургом, учёным секретарём Всероссийской Ассоциации Чёрной Металлургии. Работал главным инженером на ряде крупных металлургических предприятий. Накануне войны перешёл на преподавательскую работу. Умер в феврале 1942 г. в Ленинграде [5].
Надеемся, что на нашу публикацию откликнется кто-нибудь из его потомков.
Особое значение для ценителей истории школы Карла Мая представляют воспоминания Роберта Тишбейна, написанные специально для юбилейного сборника школы [6]. Ниже приводятся отрывки из этого прекрасного текста:
«Воспоминания старого Майского жука с 1856 по 1864 год.
10 сентября 1856 года в квартире К.И. Мая в надворном флигеле дома Ершова на Васильевском острове по Первой линии (вблизи Тучкова моста) собралось 10 любознательных юнцов, из коих в настоящее время ещё шестеро здравствуют. Это было начало училища К.И. Мая, впоследствии приобревшего громкую и вполне заслуженную известность. Первый урок, если не ошибаюсь, состоял в чтении «Der Herbst» («Осень») из немецкого учебника Lüben und Nacke. Число учеников, все с элементарной подготовкой, с каждым днём увеличивалось.
В начале шестидесятых годов школа наша перебралась в собственный дом Карла Ивановича по Десятой линии, но в начале помещалась в доме, выходящем на улицу, до окончания постройки большого дома на дворе, в котором, насколько мне известно, школа помещается и до сих пор. Первый год училище состояло из одного класса, а затем в каждый следующий год образовывался из учеников этого класса старший класс.
Из школьной жизни первых лет сохранилось у меня впечатление о праздновании столетнего дня рождения немецкого поэта Шиллера, любимого поэта Карла Ивановича.
29 октября 1859 г. училище наше приняло праздничный вид, этот день был также днём рождения Карла Ивановича, к празднику были приглашены родители учеников и посторонние лица. Нас, учеников, угощали шоколадом, на столе красовался громадный торт, по немецкому обычаю, с сотней горящих свечей.
Подробности празднества испарились из памяти, помню лишь, что декламировали стихотворения Шиллера и под звуки рояля знаменитое стихотворение «Колокол» и, кажется, исполнялось также творение Гайдна «Die Schöpfung» (Создание. Творение).
Второе подобное торжество было 23 апреля 1864 г. в трёхсотлетний день рождения Шекспира. Первоначально, кажется, Карл Иванович задумал отпраздновать этот день особенно торжественно, предполагалось разные сцены из творений Шекспира разыграть учениками в костюмах, но, вследствие постигшего в августе 1863 г. Карла Ивановича горя, он от этой мысли отказался, чем наш чудак англичанин был крайне недоволен.
В 1863 году Карл Иванович имел несчастие потерять свою молодую жену, урождённую Геймбюргер. Для нас, учеников, в особенности старших классов, эта смерть также была великой утратой, так как своим ласковым и приветливым обращением покойная приобрела нашу любовь.
Недели за две, за три до наступления торжественного дня мы стали к нему приготовляться, и занимались репетицией своих ролей. Карл Иванович читал нам Юлия Цезаря. Во время английского урока у Mr. Scholefield’а также репетировали сцены, назначенные к исполнению. Наш англичанин желал, чтобы декламация происходила под аккомпанемент музыки; в нашем классе стоял рояль, нашёлся между нами и музыкальный талант, который, рассчитывая, вероятно, на плохо развитый слух англичан вообще, а наш в особенности, бойко сопровождал Шекспировские стихи мотивами из «Прекрасной Елены». Помню, как раз, в разгар этого вокально-инструментального концерта, влетел к нам преподаватель из соседнего класса с криком: «Это что такое?» Но наш бритт невозмутимо огорошил его фразой: «Oh, wir machen Probe von Shakespeare» («О, мы репетируем Шекспира» (нем.)). Наконец, настало 23 апреля. Большой зал гимнастики был обращён в концертный зал, устроена трибуна для декламаторов, у рояля стоял бюст Шекспира, украшенный лавровым венком.
К часу собралась публика: родители учеников и посторонние, более 100 человек. Карл Иванович открыл торжество речью о воспитательном значении Шекспира, затем чередовались речи и декламация по следующей, случайно сохранившейся у меня программе:
English speech by Mr. Scholefield.
Declamation.
Several parts out of different pieces.
Merchant of Venice, Act V, Scene 1, with Mendelsohns Notturno.
Rede des Herrn Dr. Brückner.
Declamation. Heinrich IV, T. 1, Act III, Scene 2.
Julius Cäsar, Act III, Scene 2.
Aus dem Sommernachtstraum.
Ouverture.
Declamation, Act I, Scene 2.
Scherzo.
Melodram, Act II, Scene 1.
Hochzeitsmarsch.
Elfenchor u. Schlusschor, comp. v. Beez.
Mr. Scholefield указал в своей речи на глубокое знание Шекспиром человеческого сердца, и что ему удавалось изображение самых разнородных характеров, будь то король или крестьянин, ребёнок или старец, молодая девушка или старуха. Dr. Brückner в своей речи, между прочим, говорил, что Шекспир принадлежит к любимым поэтам всех наций, что он знаток человеческих чувств, и сочинения его можно назвать светской Библией.
Праздник вполне удался, остались довольны как зрители, так и исполнители. Первые годы Карл Иванович преподавал арифметику, всеобщую историю и географию. С развитием училища часть уроков передавалась другим учителям, но с географией Карл Иванович не расстался. В низших классах с учениками занимались сёстры Карла Ивановича – Софья Ивановна и Эмилия Ивановна.
Первоначальные понятия об арифметике Карл Иванович преподавал нам весьма наглядно. Помнится, чтобы усвоить нам, мальчуганам, премудрости десятичной системы, употреблялись спички; 10 спичек, завёрнутых в цветной бумаге, обозначали десятки, десять десятков в бумаге другого цвета сотни и т.д.
Самым любимым предметом Карла Ивановича была география, хотя во время урока он иногда увлекался другими предметами.
Помню, придёт Карл Иванович в класс, понюхает табачку, – он не курил, но усердно нюхал табак, – начинает спрашивать из заданного урока, но мы, зная слабость нашего директора, напоминаем ему его обещание о чтении какого-то сочинения, или задам ему разные вопросы; часто эта хитрость удавалась, и Карл Иванович брался за книгу, читал Шекспира в немецком переводе или другие сочинения. В экземпляре Шекспира, из которого он нам читал, все резкие выражения рукой Карла Ивановича были смягчены, может быть, в ущерб великого поэта, но для сохранения нашей нравственности. Читал он выразительно, но довольно сухо. Относительно таких отклонений Карл Иванович высказывал мысль, что во время урока не так важно заниматься заданным предметом, но полезно вообще расширить свои познания.
В географии главное внимание было обращено на рисование карт, что у некоторых доходило до совершенства. Карты срисовывались и рисовались на память. Руководством служил немецкий учебник географии Daniel’a, который дополнялся словесными объяснениями. Если, может быть, Карла Ивановича нельзя признать выдающимся преподавателем, но безусловно он был прекрасным педагогом, любившим своё дело всей душой, все старания прилагал к выбору хороших учителей и зорко следил за успехами своих учеников.
Особенное внимание было также обращено на физическое развитие учеников, о котором у нас и поныне много пишут и говорят, но, кажется, пока мало делается.
Половина времени большой часовой перемены употреблялась, под руководством учителя Муравьёва, на гимнастические упражнения на разных аппаратах, а также на маршировку. Карл Иванович почти всегда присутствовал и, размахивая рукой, усердно командовал при маршировке: «Аз, два, аз, два».
Остальное время мы, под наблюдением одного из учителей, занимались на дворе разными играми. Во время перемены подавался завтрак, состоящий из молока и булок. Полупансионеры после обеда отправлялись с одним из учителей на Петровский остров, развлекались разными играми. Самые любимые в моё время были – рондерс и барры (Групповые подвижные игры – прим. ред).
По возвращении в училище приготовлялись заданные уроки.
Чтобы наглядно показать нам движение Земли и Луны и разные явления, происходящие на земле, Карл Иванович повёл нас к доктору Изенбеку, у которого в особой комнате был устроен довольно большой теллурий.
Весной или в начале лета предпринимались экскурсии в чухонскую деревню Токсово, Петербургскую Швейцарию, и также, кажется, в Дудергоф. Помню, что я участвовал лишь два раза в путешествии в Токсово, которое в то время мне казалось далее, чем впоследствии поездки во Владивосток. Прогулкам этим предшествовали длинные совещания с Карлом Ивановичем о том, куда на этот раз направить путь, что взять с собой и т.д. Наконец, обо всём было переговорено и решено, и наша маленькая армия под предводительством Карла Ивановича бодро с пением выступала из города (железной дороги до Выборга тогда ещё не существовало).
Сопровождали нас и некоторые из учителей, припоминаю однако лишь учителя немецкого языка Нордмана.
В Ижоре на даче родителей одного из учеников был ночлег. Спали, к великому удовольствию, на сене на полу. Тут между весёлой молодой компанией не обходилось без разных шуток, пока не воцарялась тишина. На другой день путешествие до Токсова. В Токсове оставались день или два, много гуляли, пели, играли, катались верхом на быстрых чухонских лошадках, ночью спали опять на сене. Обратный путь совершался таким же путём. Раз однако помню – вероятно, порядком утомились и домой отправились на телегах.
Кроме физических упражнений, Карл Иванович обращал особенное внимание на пение. Он был большой любитель музыки и часто, шутя, говорил нам: «Если бы у кого из вас оказался тенор, то сколько бы он ни напроказничал, “ему за поведение всегда будет пятёрка”; но в моё время никто из нас этой милости не заслужил.
В душе Карл Иванович был классиком и с особенной любовью относился к древним языкам, первые годы, кажется сам преподавал их, впоследствии учителями древних языков были Люгебиль и Отто. Ревностное желание Карла Ивановича было, чтобы один из первых его учеников поступил в университет, но из моих товарищей никто не исполнил этого желания своего директора; большинство, по атавизму, пошло по стопам своих отцов и посвятило себя коммерции, лишь трое из нас поступили за границей в высшее техническое училище. Помню, как Карл Иванович не на шутку осерчал на меня, что я университету предпочёл высшее техническое образование.
Карл Иванович принимал не только живое участие в жизни своих учеников в стенах училища, но не менее интересовался жизнью их вне школы.
Помню, что для отпразднования дня рождения матери одного из учеников сын желал устроить домашний спектакль. Карл Иванович принял живое участие, хотя с родителями был почти не знаком, указывал на выбор пьес, руководил с своей сестрой репетициями и представлениями. Когда между учениками старших классов возникла мысль читать немецких классиков с распределёнными ролями, Карл Иванович предлагал свои услуги и несколько раз участвовал при чтении.
Связь между учениками и директором не прерывалась по выходе из училища. В день рождения собирались учителя и старые ученики в квартире Карла Ивановича. Вечер проходил в беседах, воспоминаниях, а одарённые музыкальными способностями занимали гостей пением или игрой. В сентябре 1866 года, в одном из лучших ресторанов Петербурга, праздновалось десятилетие со дня основания школы. К обеду собралось много из бывших учеников и учителей, во главе с Карлом Ивановичем. Вечер прошёл в оживлённой беседе между товарищами и их бывшими учителями; много было выпито брудершафтов, особенное удовольствие доставляло многим выпить брудершафт с грозным математиком Шнейдером, о котором речь ещё впереди. Вероятно, и после этого были подобные товарищеские обеды, но я могу говорить лишь о том, в чём сам участвовал.
Последний раз я видел Карла Ивановича в 1890 году на акте торжественной передачи им своего любимого детища директору В.А. Кракау.
Из учителей первых лет существования школы помню:
Добродушного толстяка Флейшмана, преподавателя древней русской истории (на русском языке); он же, кажется, преподавал географию Святой Земли. Относился он к нам, мальчуганам, сердечно и любовно, часто даже баловал нас шоколадными лепёшками. Ученики Флейшмана любили, хотя подчас и подсмеивались над ним, когда он, погружённый в думы, разгуливал по комнате, вертя между пальцами бумажку и громко разговаривая сам с собою. Учителя немецкого языка, тщедушного, болезненного, доброго Нордмана.
Учителя каллиграфии Мессера, довольно чёрствого господина, которого мы не особенно любили.
Учителя пения Беца, о котором воспоминания у меня не сохранилось, так как вследствие отсутствия всякого музыкального слуха я был забракован на первом же уроке пения. Закон Божий лютеранам первое время преподавал Шауб, о котором помню лишь, что он был очень толст, впоследствии преподавателем был известный в своё время пастор Бекман; помню лишь, что его уроки по Закону Божьему и Церковной истории производили на меня удручающую скуку.
Из учителей старших классов самая оригинальная личность был преподаватель математики Эмиль Шнейдер – гроза учеников; появилась даже особая болезнь febris Schneideriani, горячий, вспыльчивый, но не злопамятный, бывало обругает нас, но тотчас и забудет. Высокий, без усов, с бакенами и волосами пепельного цвета, в очках, он постоянно волновался и суетился.
Не могу воздержаться, чтобы не рассказать несколько выходок нашей грозы.
Раз, придя в класс, начал спрашивать урок; спрашивает одного – не знает, второго – тоже не знает, третьего тот же результат; тогда наш Шнейдер, как бомба, вылетает из класса, через некоторое время входит в класс, таща за руку Карла Ивановича, который на голову ниже его, указывает на нас, несчастных, и восклицает: «Полюбуйся на этих лентяев, я им больше не учитель», сказал и, влача за собою Карла Ивановича, опять исчезает. Так мы целый час и просидели без нашего учителя, а из окна любовались, как он громадными шагами разгуливал по двору с Карлом Ивановичем и сильно жестикулируя разговаривал с ним.
На следующий урок пришёл и, как будто ничего не бывало, продолжал с нами заниматься.
Другой раз пришёл в класс, сел на стул, но не выдержал стул нашего математика, и вместе с ним полетел на пол, так что только ноги видны были. Известно, при таком зрелище весь класс разразился гомерическим хохотом, смеялся от души и Шнейдер. Сторож принёс другой стул, Шнейдер хватил его мощной рукой и трах об пол, стукнул так, что ножки разлетелись, та же участь постигла второй и третий, пока не нашёлся достаточно крепкий. (К следующему уроку был приготовлен стул таких солидных размеров, что молодой слон мог бы сесть на нём без опасности провалиться.)
Наконец, все успокоились, урок начался, как вдруг один из учеников опять захихикал. «Это что такое?» – крикнул Шнейдер, – «все мы смеялись как благородные люди, а теперь ты, негодяй, осмелился опять засмеяться, это пахнет улицей (Dass riecht nach der Strasse), вон из класса! Чтобы духу твоего не было, не будь я Эмиль Шнейдер, если опять войдёшь». Вышел несчастный хохотун, но на этом рассвирепевший математик не успокоился, бросил гневный взгляд на лежавшие книги провинившегося и крикнул одному из нас: «Выбрось вслед за негодяем книги (Wirf dem Elenden die Bücher nach)». Приказание было исполнено, и книги полетели за двери. На следующем уроке, известно, весь гнев прошёл, всё было забыто, и грешник был опять принят в класс.
Однажды явился к нам в старший класс новый ученик, сын богатого коммерсанта, с довольно солидным видом, с усиками. Шнейдер обращался с ним изысканно вежливо, на вы (нас, старых учеников, до старшего класса патриархально тыкали). Спрашивает: «Объясните мне значение π». Но лицо нового коллеги нашего изобразило полное недоумение.
«Как, ты не знаешь, что такое π, и дерзнул придти ко мне в старший класс? – крикнул Шнейдер, уже без всякой вежливости переходя на ты, – вон отсюда!»
И так, сколько помню, новый ученик и не был принят.
Один из учеников жаловался своему отцу, что Шнейдер запугивает учеников своей резкостью. Отец, хороший знакомый Карла Ивановича, поговорил с ним, а последний вероятно уговорил Шнейдера быть помягче, но увы, результат вышел совершенно неожиданный.
На следующем уроке Шнейдер спрашивает жаловавшегося ученика: «Ты на меня жаловался?» Тот что-то промямлил. – «Хорошо, с сегодняшнего дня, как ни старайся, больше двойки ни за познания, ни за поведение не получишь». Так что охота жаловаться вероятно прошла. Но бывало, что наш Шнейдер был в милостивом расположении духа и доволен нами, тогда требовал журнал с отметками и всем прибавлял по баллу.
Хотя Шнейдер был учителем математики, но требовал, чтобы некоторые задачи переписывались каллиграфически, причём отметки ставились за красивое писанье. Раз один из нас особенно постарался и ожидал получить пятёрку, но требовательный Шнейдер поставил лишь четвёрку.
«Как, только четвёрку?» – спросил постаравшийся удивленно обиженным тоном. – «Что-о-о? – крикнул грозный математик, – тройку, двойку, единицу – вон из класса!»
Товарищи мои вероятно помнят ещё много подобных выходок, но будет и этих. Несмотря на свои причуды, Шнейдер был прекрасный преподаватель, следил за тем, чтобы мы вполне усваивали разные правила и доказательства, а не зубрили их без толку. Только впоследствии, занимаясь высшей математикой, я вполне оценил тот фундамент, который он положил в нас. Когда я перед поступлением в высшее техническое училище за границей брал частные уроки, то мой учитель не говорил мне: «Вы хорошо подготовлены», а «у Вас вероятно был прекрасный преподаватель». Помню, что Шнейдер одного из нас часто посылал на кухню за репой или картофелем, чтобы из них вырезывать разные конусы и пирамиды для лучшего нам объяснения.
Одним из самых интересных и любимых преподавателей, о котором сохранились у меня самые лучшие воспоминания, был Александр Брюкнер, впоследствии профессор в Дерптском университете, а затем в Иене, автор многих монографий, историй Петра Великого и Екатерины II и др.
Преподавал он у нас немецкую литературу, всеобщую историю и основания политической экономии.
Небольшого роста, бритый, с длинными тёмными волосами, всегда в весёлом настроении, преподавал оживлённо и интересно, пересыпая свою речь остротами и шутками. Не прибегая к каким-либо строгим мерам, сумел себя так поставить, что его беспрекословно слушались. Бывало, в классе шум и гам, посмеётся и Брюкнер с нами, а потом скажет: «Ну, господа, посмеялись и довольно, пора заняться делом», и моментально воцарялась тишина.
Брюкнер в совершенстве владел русским, немецким, французским и английским языками, читал а livre ouvert (с листа (франц.)) из русской или французской книги по-немецки, и нас также упражнял в этом искусстве.
Хороший учитель был также преподаватель английского языка Mr. Scholefield, высокий сухопарый англичанин со странностями, свойственными этой нации.
Написал он комедию The three black crows (Три чёрные вороны (англ.)), которая разыгрывалась учениками, и драму в Шекспировском духе Twenty four hours under the commonwealth (Двадцать четыре часа при республике (англ.)). Принёс он раз в класс несколько экземпляров своей драмы в красивых зелёных переплётах с золотым тиснением, вызвал трёх из нас, которые брали у него частные уроки, и каждому передал по экземпляру с собственноручной надписью NN with the author’s kind regards (Такому-то с наилучшими пожеланиями от автора (англ.)).
Остальные товарищи с жадностью посматривали в ожидании тоже получить книжку, но тогда он обратился к ним примерно с такою речью: «Эти господа (указывая на троих) брали у меня частные уроки, я имел от них наживу и потому счёл своим долгом их вознаградить, от Вас же я ничего не нажил, и потому Вы ничего и не получите». Кратко и внушительно, в британском меркантильном духе, но сказано было так просто, как будто так и следует, так что никто не обиделся.
Раз помню во время английского урока вошёл Карл Иванович с правительственным инспектором, кажется Деляновым, впоследствии министром.
Не успели эти господа войти в класс, как наш англичанин одним шагом своих длинных ног за их спиной выскочил из дверей; когда Карл Иванович жестом руки сказал: «Представляю Вашему Превосходительству учителя английского языка», то вместо учителя, к удивлению директора и инспектора, оказалось лишь пустое место.
Когда на следующем уроке мы спросили своего англичанина, почему он удрал, то он объяснил свой побег тем, что не был в вицмундире.
Несмотря однако на свои странности, Mr. Scholefield был прекрасный и добросовестный учитель. Весьма симпатичный учитель был преподаватель естественных наук, физики и химии Лауренц. Красивый, высокий, плотный мужчина с тёмно-русыми бакенами и волосами, без усов, по внешнему виду и в обращении настоящий благовоспитанный gentleman.
Предмет свой излагал интересно, хотя часто отвлекался посторонними разговорами и был с порядочной ленцой. Страсть его была постоянно менять учебники: не успеешь разрезать одного, как уже приходится купить другой.
Под руководством Лауренца раз в неделю занимались в хорошо устроенной лаборатории, при чём он внимательно следил за нашими опытами. С Лауренцом мы также, как выше сказано, посещали разные заводы. Выбор французских преподавателей в начале был не особенно удачен, менялись они часто, отличались грубым обращением с учениками, помню что раз один швейцарец пришёл утром в класс под хмельком с красным шарфом и в калошах и тут же заснул; но наконец Карлу Ивановичу удалось приобрести прекрасного учителя в лице Mr. Jontes, тип настоящего изящного француза; несмотря на свой немного помятый цилиндр, он имел вид d’un parisien pur sang, как говорится в комедии «Гувернёр». Кроме этих внешних качеств, он был прекрасный преподаватель и симпатичный человек. Занимал он нас не только сухой грамматикой, но пришлось разучивать разные сценки и представлять их в лицах.
Выбор русских учителей в начале был также не удачен, так что не помню даже их фамилии; если не ошибаюсь, короткое время был известный педагог Паульсон, но о нём никаких воспоминаний не сохранилось. Наконец, мы получили весьма симпатичного, благородного, добросовестного учителя Рогова. Кроме русского языка, преподавал он также русскую историю и историю русской словесности, древнюю по толстой рукописной тетради, которую нам следовало списывать, но, кажется, не многим удалось это одолеть. Хотя рукопись начиналась примерно словами: «Бросим беглый взгляд на древнюю литературу», но, к сожалению, этот беглый взгляд продолжался почти до самого конца учебного года, так что еле дошли, кажется, до Ломоносова и много времени потеряли с голубиной Книгой и Лукой Жидятой.
С новой литературой мы знакомились чтением, а о прочтённых сочинениях Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова и других должны были писать разборы. Из остальных преподавателей можно упомянуть ещё преподавателя древней истории Люгебиля: маленький тщедушный господин, с слабеньким голоском, настоящий тип немецкого рассеянного учёного. Преподавал он довольно сухо, никакого авторитета между нами не имел, проделывались разные шалости, которых он не замечал. Помню, как ему раз показывали довольно неприличный портрет Аб-дел-Кадера и спрашивали, верно ли, что это изображение древнего царя Кодра, наш добрейший Люгебиль внимательно рассмотрел карточку и объявил, что это, судя по костюму, не может быть Кодр.
Жена Люгебиля преподавала что-то в младших классах и между учениками носила почему-то прозвище Сова – die Eule.
О преподавателе греческого и латинского языков Отто ничего особенного не могу припомнить; был он довольно сухой и чёрствый немец. Учитель рисования Ульянов, кажется, особенными выдающимися качествами не обладал. Сколько помню, уроки рисования ограничивались копированием с оригиналов разных ландшафтов, с натуры кажется не рисовали. Во время уроков в старшем классе он читал нам «Мёртвые души» и читал очень хорошо. Во время перемен он нам часто проделывал свой любимый гимнастический фокус: повиснуть на подбородке на рейке, а пальцами вертел перед ртом, как будто играет на флейте.
Экзаменов при переходе из одного класса в другой у нас не было, два или три раза в год ставились отметки и ученикам выдавались цензуры, на которых имя и фамилия лучших учеников писались красными чернилами. Если отметки, по пятибалльной системе, оказались удовлетворительными, то ученика переводили. Кажется, лишь в последнее время высшее педагогическое начальство пришло к этому простому решению – переводить учеников по отметкам и не мучить юное поколение в лучшее время года экзаменами, чем расшатываются лишь молодые организмы.
Не помню, с какого класса нас разделили на классиков и реалистов, первые с обязательным изучением греческого и латинского языков. В моё время мы подвергались лишь выпускному экзамену, для учеников реального отделения по следующей программе:
Закон Божий, русский язык и словесность, немецкий язык и словесность, французский и английский языки, история, география, арифметика, геометрия, плоская геометрия, физика, химия, естественная история, купеческая арифметика и рисование.
Экзамены производились устные и письменные (Clausur arbeit (Классная работа (нем.)), при последних в классе в известный срок решались задачи и писались сочинения без всяких пособий, под наблюдением одного из учителей. На устных экзаменах присутствовал всегда Карл Иванович, преподаватель предмета и ещё один из других учителей. Официального представителя не было. В моё время все предметы, за исключением русского языка, русской истории и словесности, а также французского и английского языков, преподавались исключительно на немецком языке, хотя учебники были чисто русские; так например, всеобщая история Карлом Ивановичем преподавалась по русскому переводу Вебера, впоследствии Брюкнер, впрочем, ввёл Вебера в оригинале. Математика преподавалась по Буссе и Перевощикову, физика по Ленцу, естественная история тоже по русским учебникам, кроме химии, для которой руководством служил учебник Stockhardta. Разговорный язык между нами был также немецкий.
Майская Школа даже за границей пользовалась хорошей репутацией: когда я вступал в высшее техническое училище в Карлсруэ, то был принят без обязательного вступительного экзамена лишь на основании аттестата Майской Школы. Товарищеские отношения между нами, одноклассниками, были более или менее сердечные, что, отчасти, следует отнести и к тому обстоятельству, что почти все мы происходили из одной и той же среды Петербургского, немецкого происхождения, купечества.
Дружеские отношения продолжались и после выхода из школы, и теперь, когда из бывших учеников сделались отцы и деды, я, по крайней мере, всегда с особой радостью встречаю своих бывших товарищей. Воспоминания о времени, проведённом в Майской школе, самые светлые и приятные.
В конце пятидесятых годов в учебных заведениях, кажется, царствовала ещё всемогущая розга, у нас однако о ней ничего не знали, не говоря уже о Карле Ивановиче, но никто из учителей даже в младших классах до нас пальцем не дотрагивался. Единственным наказанием за разные провинности служило оставаться после окончания уроков некоторое время в школе, или в переписывании, так наш Шнейдер закатывал иногда до 10 печатных страниц. Хотя мы вели себя в общем как подобает благовоспитанным юнцам, но известно, не обходилось без шалостей, однако никогда не было грязных выходок.
Раз, помню, мы в чём-то провинились, тогда Карл Иванович сказал нам речь, что к его прискорбию между нами воцарился нехороший дух, который следует изгнать, и предложил нам из нашей среды выбрать несколько доверенных, которые бы непосредственно с ним сносились, что и было сделано, о дальнейших результатах с нашими выборными не помню.»
Благодарим нашего коллегу Евгения Владимировича Филиппова (Санкт-Петербург) за важные уточнения дат кончины Роберта и Серафимы Тишбейн.
Источники:
1. Амбургер: http://212.114.133.101/amburger/index.php?id=1045713
2. Амбургер: http://212.114.133.101/amburger/index.php?id=21169
3. http://alyoshin.ru/Files/publika/timofienko/tim_zodchi_033.html#tishbeyn – Зодчие Украины конца XVIII – начала XX столетия. Биографический справочник.
4. Архив СПб ГПУ, Опись № 45, личное дело № 4775.
6. Пятидесятилетие школы К. И. Мая. 1856-1906. С.-Петербург, Т-во Р. Голике и А. Вильборг. 1907, с. 91-102.
7. РГИА Ф. 1343 Оп. 36 Д. 25108. О дворянстве. 1910
8. ЦГА СПб. Фонд Р-6143. Опись 1. Дело 155 (Книга регистрации записи о смерти № 3670 – № 3769 Василеостровского района)
9. ЦГА СПб. Фонд Р-6143. Опись 1. Дело 196 (20.05.1919 – 26.05.1919. Книга регистрации записи о смерти № 2635 – № 2734 Василеостровского района).
Информационную страницу сайта подготовили М.Т. Валиев (С.-Петербург) и И.Л. Лейнонен (Лауша, Германия).